Батюшков не болен

Часть пути до Вены ему вообще-то хорошо знакома, по этим дорогам десять лет назад он возвращался из похода. После Белоруссии, “жилища жидов, бедности и разврата, земли печальной и негостеприимной” – снежные холмы Галиции приятно услаждают взор. Но издержки, издержки… Две коляски под ним изломаны, и только червонцы, с материнской заботой вложенные Муравьёвой, спасают Батюшкова от долговых векселей. В Мозыре, недалеко от Чернобыля, при переезде через заледенелую Припять коляска и вообще проваливается под лёд. Константин Николаевич спасается, но вещи вымокли, а чай и вовсе пропал. “Если будет оказия, то пришлите мне фунта два…” – просит он Муравьёву.

В Вене он поселяется в трактире “Белый бык” и наутро отправляется гулять. В здешней библиотеке хранится рукопись “Освобождённого Иерусалима”. Батюшков хотел бы увидеть руку любимого поэта. Но нет, в городе Рождество, и все учреждения на замке.

Граф Фёдор Гаврилович Головкин, которому Батюшков наносит визит в Вене, – живая легенда екатерининской эпохи и большой странствователь: немного царедворец, немного литератор, немного острослов; умный, беспечный, общительный русский космополит; человек, сведущий во всем и ни в чём особенно; как тогда говорили, “произведение сложившихся обстоятельств”. “Он ласков, но имеет вид удивительно важный и совершенно министерский, – сообщает Батюшков тётке. – Из разговора видно, что читал много и много помнит”. Головкин может быть интересен Константину Николаевичу по разным причинам. Во-первых, как автор литературных размышлений о нравственном состоянии Франции (и писем о Швейцарии – там и там Головкин живал подолгу) – или как автор мемуаров о царствовании Павла. Возможно, Батюшкова привлекает космополитизм графа, ведь ему тоже предстоит долгая жизнь за границей; а может быть, интерес чисто практический, ведь на закате царствования Екатерины Фёдор Гаврилович возглавлял в Неаполе дипломатическую миссию, к которой теперь приписан и Батюшков. Константин Николаевич наверняка слышал анекдоты о пребывании Головкина в должности. Например, о бессмысленных депешах о передвижении английского судна, которые граф слал в столицу за неимением других событий. Или о его докладе Остерману, который начинался и вообще замечательно: “Ваше Сиятельство, на сей раз я принужден ограничиться признанием знаменитого Монтеня: «Я знаю, что я ничего не знаю». Есть много заграничных новостей, но Ваше Сиятельство узнаете о них лучше другими путями, а из Неаполя я только могу засвидетельствовать Вам своё почтение…” Само собой, долго подобное положение вещей не могло продолжаться, и Головкин был вскоре отозван – за колкости, которые позволял себе в адрес неаполитанской королевской фамилии.