Батор (СИ)

Так оба расположились на корточках перед коробкой, только Олег сидел так, что пятки его не отрывались от пола. У Сергея так не выходило, он сразу как пытался, так начинал заваливаться то вперёд, то назад, потому и сидел он… обычно. Волков, всегда отпускавший по этому поводу комментарии, сейчас подозрительно не заметил позы Разумовского. Всё его внимание было приковано к коробке, и Сергей, осмотревший её, приметил, как пальцы друга слегка подрагивали, а глаза темнели.

Что бы там не находилось, оно определённо было важно для обычно немногословного друга, потому Сергей не мешал Олегу и терпеливо выжидал, пока его, наконец, посветят в тайные причины нахождения на чердаке, пронизанном пауками, пылью и стариной. Разумовский не выдержал и почесал нос — вот тебе и аллергия на пыль! И пока он пытался как-то справиться с зудом, Олег расправился с коробкой.

Внутри также всё полнилось пылью. Сергей подсветил раскрытую находку: лежало в ней немногое — какие-то сложенные по виду вроде ценные документы, смятые купюры, монеты, одна из которых была жетоном питерского метро, кулон в виде клыка или когтя, поверх которого морда зверя блестела под спущенным светом. Олег отставил это почти небрежно и снизу достал книгу. Треснутые, полные царапин и сухие пальцы уже почти не ребёнка провели по её обложке, смахивая пыль, затем — по потресканным узорам. Её страницы желтели, а название почти не прочитать, но то, как Олег смотрел на эту вещь, Сергей запомнит надолго. Обычно тёмные глаза сейчас просветлели, и будто наполнились влагой, на губах застыла удивительно тёплая улыбка. И Разумовский поёжился, не мешая, только чувствуя себя свидетелем тайны, а быть может сокровенного души.

Молча Олег открыл книгу, и из неё достал несколько фотографий с разных страниц: такие же старые и треснутые с ликами разных людей, где многие носили длинные в пол одежды и укрывали лица. Сергей начал заваливаться назад, но Олег успел перехватить его со смешком, так оба сели основательно на пол, и тогда Волков принялся пояснять:

— Семья моя, — коротко и ёмко.

Разумовский дрогнул.

Олег поставил книгу с верхней фотографией так, чтобы друг увидел. На ней была изображена семья — молодой мужчина с шапкой в виде трапеции и исшитой по кругу узорами и женщина рядом в костюме, закрывающим тело и в такой же шапке, от концов которой спускалась полупрозрачная ткань. Сергей улыбнулся, находя нечто схожее в увиденных лицах и лице рядом, что продолжало сохранять спесь щемящей радости.

— Я думал, у вас не приняты фотографии, — ничего умного, кроме этого, Сергей так и не придумал, отчего ощутил, как лицо совсем залила краска в дополнение к продолжавшему зудеть носу.

— Приняты, только не показываются. — Олег перевернул фотографию, и оказалось, что на её обороте тянулось древо.

Сергей отвлёкся от мыслей, заинтересовался и узнал в нём такое, какие делали школьники на общих уроках Истории: родословная семьи, как творческий проект наследия. Разумовский припомнил и обиду, ведь о своих родителях и более того других родных он уже не помнил, но ведь бывали ситуации хуже. Воспитанники как Снегирёва и о родителях не знали, потому баторцам на подобных уроках было, как минимум, неуютно.

— Мать их сохранила, когда с юга бежали. Записала. — Олег перелистнул на следующую фотографию, куда более старую и жёлтую, где сидели мужчины в национальных костюмах, перевернул и там оказалась следующая часть древа мозаики. — Вот и всё, что осталось от семьи.

На вдохе Волков осмотрел исписанные квадраты с датами жизни и короткими приписками, а Разумовскому стало худо от собственной беспомощности. Слова друга о семье трогали и его, и Сергею хотелось выразить поддержку, но все слова казались какими-то глупыми, жесты — нелепыми, а там Олег и вовсе спрятал фотографии обратно в книгу, в какой Сергей, наконец, признал священное писание Коран.

— Пойдём. — Олег спрятал книгу обратно в коробку, закрыл её, как и поставил на место доску, которая ответила омерзительным звуком, после поднялся, подхватывая найденное, и хлопнул Сергея по плечу.

Разумовский не спешил. Он осмотрел пространство, поднялся и поймал себя на смешанных чувствах: увиденное сегодня — высший акт доверия, оказанный ему Олегом. Пускай друг и не говорил многое, по взгляду, жесту и трепету Разумовский понимал, что на самом деле значили подобные вещи — это память и последнее, что связывало с давно ушедшим прошлым, какое не вернуть. И собственное откликалось пониманием. Для Разумовского последней, пусть и едва целой, нитью с прошлым являлась книга об искусстве, доставшаяся ему от матери — шкеты раздербанили её в первый месяц жизни в баторе, а Сергей упрямо восстановил по кусочкам, как самое дорогое и близкое. На страницах пособий между иллюстрациями Боттичелли стояли каракули приписок и заметок — разными почерками, какие делали и отец, и мать, а на одной из страниц содержались и подарочные слова. Сергею нравилось думать, что с них началось знакомство его родителей…