Батумский связной

Его удивляло то, что агенты из соседней комнаты не появились на шум борьбы, но когда он открыл дверь, удивление прошло, сменившись ужасом и отвращением. Один агент лежал на полу в луже крови с перерезанным от уха до уха горлом. Второй сидел в кресле, намотав на кисть руки свой конец сигнального шнура. Его поза была совершенно идентична позе убитого месяц назад в этой гостинице батумского курьера Махарадзе, и, подойдя ближе, Борис увидел, что в горле у него точно так же, как у Махарадзе, торчит рукоятка кинжала, которым он приколот к спинке кресла, словно жук в коллекции энтомолога.

Борис огляделся, и в его мозгу мелькнула догадка. Он подошел к платяному шкафу, который стоял в этом номере у стены, смежной с номером Бориса. Открыв дверцу шкафа, он убедился в том, что догадка его подтвердилась: задняя стенка шкафа была отодвинута в сторону, и через образовавшийся проем можно было попасть в такой же шкаф в соседнем номере. Именно так и проник сейчас к Борису убийца, именно так он проник в тот же номер месяц назад и тем же путем ушел с места преступления, оставив в номере, закрытом изнутри, мертвого Махарадзе и бесчувственного Бориса, на которого естественным образом и пало подозрение.

Гостиничный номер заполнился людьми. Врач, писарь Сидорчук, несколько солдат, унылый и заспанный полицейский… Горецкий вошел одним из последних. Лицо его было мрачно, даже фигура утратила обычную осанку. Он подошел к Борису и произнес виноватым расстроенным голосом:

— Борис Андреевич, я виноват перед вами…

— В чем же? О чем вы говорите, Аркадий Петрович?

— Я подверг вас неоправданному риску. Мне не казалось, что этот человек так опасен. Жизни тех двоих людей, — Горецкий кивнул на соседнюю комнату, — на моей совести. А если бы что-то случилось с вами…

Они, не сговариваясь, повернулись к Арсению. Он сидел в кресле, по-прежнему связанный, и лицо его было абсолютно спокойно — ни страха, ни растерянности. Из обычных человеческих чувств на нем читалась только ненависть — если, конечно, ненависть можно считать обычным человеческим чувством. Увидев, что на него обратили внимание, Арсений ухмыльнулся и проговорил:

— Ну что, барин, доволен? Думаешь, изловил Арсюшу? Нет еще таких веревок, чтобы Арсюшу удержали!

Казалось, он обращается к одному Борису и вообще никого, кроме него, не замечает. Борис почувствовал эту странную связь и включился в разговор:

— Однако же я тебя одолел!

— Дьявол тебе помог, сатана тебе пособил! Один бы ты со мной нипочем не сладил!

— Не тебе сатану-то поминать! Сатана таким, как ты, помогает — злодеям да убийцам!

— Не злодей я! — воскликнул Арсений. — Только камешки мне нужны были, а люди эти у меня на дороге стояли! Камешки мне сердце радуют, душу греют! Когда смотрю, как они сверкают-переливаются, — будто заново жить начинаю…

Лицо у него удивительно переменилось, он страшно побледнел, глаза лихорадочно заблестели.

«Страшный человек! — подумал Борис. — Совершенный маньяк! Не дай Бог оказаться на пути его больной страсти!»

— А месяц назад, когда в этой же комнате ты убил человека — помнишь человека в черно-белой черкеске, ты приколол его кинжалом к спинке кресла, этого самого кресла, в котором ты сейчас сидишь… — Борис замолчал, потому что увидел — Арсений его не слушает, ему просто неинтересно, и тогда он начал вопрос по-другому: — Помнишь человека, у которого ты взял один, только один камень, но очень большой?

Ювелир сразу оживился, в глазах его появилось осмысленное выражение.

— Помню, хороший бриллиант, чистый как слеза и без дефектов. Надо мне было его распилить, да жалко… Жалко красоту такую губить.

— Если ты помнишь камень, вспомни и человека!

— Да помню я, помню. — Арсений скривился, как от жужжания назойливой мухи, — что он тебе дался, этот грузин?

— Ах, значит, помнишь? Так скажи, что ты взял у него, кроме бриллианта?

Арсений взглянул на Ордынцева удивленно:

— Что мне у него брать, кроме камушка? Мне больше ничего не нужно…

— А список! Бумажка, записка? Ничего такого у него не было?

Арсений пожал плечами:

— Ничего не видел, на что мне ваша бумажка?

Борис повернулся к Горецкому и сказал:

— Аркадий Петрович, по-моему, он не врет.

Горецкий, который во все время разговора не спускал с Арсения глаз, кивнул:

— Да, я думаю, что он говорит правду. Я не вмешивался в ваш допрос — он никому, кроме вас, не стал бы отвечать. У вас с ним после сегодняшней ночи сложились отношения особенные, какие бывают у противников после поединка. Сейчас он вам не солгал бы…

— Выходит, все зря?