Батый. Хан, который не был ханом

В ходе переговоров с францисканцами Бату неоднократно подчеркивал, что сам он — лишь подданный великого хана в Каракоруме, не обладающий правом принятия каких-пибо важных решений. Но, как видно из действий Бату, он вспоминал о своей лояльности великому хану только тогда, когда ему это было выгодно. Почему же он всячески уклонялся от прямого ответа посланникам папы? Полагаем, отправляя францисканцев в Каракорум, Бату, с одной стороны, перекладывал переговоры с папой римским на центральные власти Монгольской империи, с другой — рассчитывал, что присутствие при дворе великого хана (где как раз готовились к интронизации Гуюка) еще больше усилит впечатление, произведенное на братьев-миноритов в его собственной ставке. Бату объявил, что согласится с любым решением, какое примет великий хан, и поддержит его со своей стороны. Впрочем, нет ничего невозможного в том, что, ознакомившись с решением хана, властитель Улуса Джучи мог «расширительно истолковать» его в своих интересах — степень подчиненности Бату каракорумскому правителю в этот период времени была весьма условной, что нашло отражение в словах Иоанна де Плано Карпини: «А этот Бату наиболее могуществен по сравнению со всеми князьями татар, за исключением императора, которому он обязан повиноваться» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 71]. «Обязан повиноваться», — пишет брат Иоанн, а не «повинуется», возможно, намекая на то, что о реальном повиновении речи не шло. Но при этом в записках проницательного францисканца нет ни слова о вражде Бату с новоизбранным великим ханом. Видимо, Бату и Гуюк предпочитали скрывать свои раздоры от иноземных дипломатов, ибо это свидетельствовало бы о слабости монгольских правителей, тогда как главная их задача в общении с иностранцами состояла как раз в том, чтобы внушить преувеличенное представление о своей силе, могуществе и единстве, и, похоже, им это вполне удалось. Так, брат Иоанн сообщает по итогам своей поездки: «В бытность нашу в Рус-сии был прислан туда один сарацин, как говорили, из партии Куйюк-хана и Бату...», то есть считает Бату и Гуюка союзниками. Кроме того, он пишет, что францисканцы не хотели, чтобы их сопровождали монгольские послы, так как «опасались, что при виде существовавших между нами раздоров и войн они еще больше воодушевятся к походу против нас» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 58, 82]. Этим сообщением он противопоставляет раздробленность государств Европы единству и могуществу Монгольской империи. Вражда Бату с Гукжом стала достоянием гласности лишь после смерти последнего: о ней сообщит уже Вильгельм де Рубру к.

Когда францисканцы вернулись из Монголии на Волгу, Бату стремился как можно быстрее с ними распрощаться. Он даже не счел нужным что-то добавить к посланию, врученному францисканцам великим ханом для передачи папе римскому, а только велел им тщательно передать «то, что написал император», вручил проезжую грамоту и отпустил восвояси. После этого Бату на довольно продолжительное время отодвинул на задний план связи с Европой: ему пришлось уделять основное внимание урегулированию своих отношений с Каракорумом. Следующий европейский посланник, Вильгельм де Рубрук, появился у него лишь пять лет спустя, в 1252-1253 гг.

В отличие от многоопытного в дипломатических делах высокоэрудированного Иоанна де Плано Карпини, брат Вильгельм был довольно посредственно образован, да и задачи перед ним стояли более простые: он являлся всего лишь миссионером, которому было поручено узнать о воз-яожности обращения монголов в христианство. При этом он и пославший его король Франции Людовик IX рассчитывали на помощь сына Бату — Сартака, который, как считали европейцы, был христианином [Языков 1840, с. 127]. Сартак, принявший брата Вильгельма довольно прохладно, отдавил его к своему отцу. Наследник Джучи по своему обыкновению отправил королевского посланца в Каракорум, к великому хану, которым к этому времени был уже Мунке. По возвращении из Монголии брат Вильгельм еще около месяца находился при дворе Бату и оставил интересные сведения, добавляющие штрихи к его портрету.