Батый. Полет на спине дракона

   — А то не знаешь... Цепкие лапы забот не отпускают меня, Бамут, — пожаловался хан. — То, что удалось в Ульдемире и Рязани, тут — не годится — всё другое. В Залесье были мурома, мордва и вятичи — ярые союзники против мелькитского Креста. А в здешних землях — мелькиты все... Остальных извели под корень.

Бату замолчал, собирая в клубок невесёлые мысли. Да, тучи снова сгущались. Галицкого князя с черниговским поссорить не удалось, а земля под ногами тлеет. Уйдёт войско на Запад, и всё тут, в тылу, всполошится, что тогда? Оставлять в городах своих людей — где их взять? Милостью Ясы они тут лихо порезвились. Козельск и Чернигов по ветру развеяли, а такое помнят долго.

Народ жжёт запасы, бьётся с отчаянием обречённых. Да и с Киевом тоже... Сподобился же Мунке договариваться о сдаче в такое неудобное время. Что ж о том сетовать — теперь не исправишь.

Поначалу люди Бату понадеялись на призрачную зацепку. Полтора века назад Олег Святославич Черниговский пытался наладить контакт с несторианами для борьбы с киевской метрополией. Но было это давно и закончилось неудачей. Попытки возбудить в людях память об этом склонили на сторону Бату (сколько несториан в его войске) кое-кого из местных бояр, но поддержки у остальных не обрели.

И тут у Боэмунда возникла идея воспользоваться застарелой незажившей враждой между общинами землепашцев и княжескими тиунами. Это была удачная мысль. Именно здесь многолетняя пря не тлела, а почти пылала. А всё потому, что во всех междоусобицах каждый хотел поселиться именно в этих землях. И если горожане предпочитали ту или иную княжескую династию, общинники-миряне мечтали вовсе освободиться от гнёта князей. Вняв неожиданному совету Боэмунда, Бату решил, что в этих землях стремление освободиться нужно всячески поддерживать.

Так возник договор с болоховскими князьями, которые даже и Рюриковичами-то не были. Они обещали снабжать войско зерном, местная молодёжь с готовностью пополнила поредевшие сотни. За это джихангир обещал оберегать крестьян от мести Даниила Галицкого.

Правда, горожанам всё-таки пришлось несладко, но трагедии Торжка, Чернигова, Киева и Рязани больше не повторились. Ведь теперь перед приходом монголов люди не спасались в городах, а, напротив, убегали из городов.

Бату. 1240 год и далее

Ирония истории. Монголы поддерживали князей против бояр в Руси Залесской, а в Западной Руси — наоборот — крестьян против князей.

После падения Киева, после пожара в своей «несостоявшейся столице» в Бату что-то надломилось — он перестал ощущать сладость войны. Хорошо бы отдышаться, наградить достойных, накормить голодных, примириться с разорённым народом, зализать раны, им же, Бату, причинённые. Ему — никому другому — править в этом урусутском улусе, и хорошо бы не костями вдоль пыльных дорог, но людьми живыми и преданными.

Как похожа в очередной раз оказалась его судьба на судьбу эцегэ Джучи, который унаследовал Хорезм, им же самим по чужому приказу разорённый.

Однако об отдыхе и мире можно было бы мечтать, будь он самостоятельным ханом, а не погонялкой чужого чудовища.

Если послушать сказителей (и историков), то получается, что монголы воевали с русичами. Вот, мол, стержень похода на Вечерние страны. Всё не так. Какую битву ни возьми, если бы выдернул некий великан вслепую всадника с одной воюющей стороны и всадника с другой — с удивлением обнаружил бы он, что оба они — кыпчаки. Зачерпнул бы огромной ладонью ещё раз: попался бы ему случайный русич, два джурдженя и снова целая куча кыпчаков, «иже рекомых половцев».

Задуман был монголами поход — против них... вездесущих, ископавших курганами безбрежные просторы. Их выбор — кого поддержать, кого предать — решал всё в этой войне.

Поводом успешно завершённого похода на Запад была «кыпчакская опасность» — мол, могут кыпчаки напасть на беззащитный монгольский Коренной улус в неудобное время, когда войска воюют вдалеке. «Ибо столько же алданов от реки Танаис[112] до Золотого Онона, сколько от Онона до Танаиса».

Бату и поначалу был одним из тех немногих, кто в эту опасность не верил — ему ли, прожившему столько на Иртыше, не знать этого странного народа. Какие там дальние походы? Им бы, кыпчакам, друг с другом разобраться, самих себя резать перестать.

А как они могли перестать, ежели своих лучших людей — таких, как его Делай например, — из племён изгоняли, в рабство продавали, «изблёвывали», как старец непереваренные куски.

Бату улыбнулся: Угэдэй и Джагатай послали его на эту войну, чтобы рассудительные иртышские кимаки хана Инассу, разбежавшиеся по пустыне хорезмийские грабители караванов, дикие половцы-разбойники Заитилья[113], отчаянные, но послушные нукеры хана Бачмана (здешнего очередного «Темуджина»), хитрые интриганы хана Котяна, греющие руки на усобицах русских «коназов»... чтобы все эти поросли тюркского племени, называемые в ставке Угэдэя общим именем кыпчаки, не объединились и не ударили по монголам. Смешно.