Бажов

В детском представлении казалось просто невозможным не любить такого весёлого писателя, а люди из власти его не любили. Возникло предположение, что Пушкин писал и нечто другое. Захотелось найти это другое. Однако том пушкинских стихов с большими трудностями удалось получить лишь через три года после первого знакомства с его произведениями.

Как раз теперь ещё об одном удивительном эпизоде, который так любят рассказывать экскурсоводы, о нём мы вспоминали в самой первой главе книги. Маленький Паша Бажов пришёл в библиотеку за книгой Пушкина. Библиотекарь выдал томик стихов и предупредил, что получить второй том мальчик сможет, когда первый выучит наизусть.

«– Библиотекарь, наверное, пошутил, – писал впоследствии Бажов. – Но я отнёсся к делу серьёзно»[75].

«Не знаю, что это было за издание, но помню, что было в пяти хорошо переплетённых книжках, и первый том начинался стихотворениями: „Невод рыбак расстилал по брегу студёного моря“ и „В младенчестве моём она меня любила“.

Первое из этих стихотворений, при своей краткости и кажущейся простоте, оставляло какой-то неразрешённый вопрос, а второе и вовсе было сложно для десятилетнего и не очень привыкшего к литературной речи мальчугана. Заучивая наизусть, я не очень отчётливо понимал, что значит – „она внимала мне с улыбкой – и слегка, по звонким скважинам пустого тростника уже наигрывал я слабыми перстами и гимны важные, внушённые богами, и песни мирные фригийских пастухов“.

Такое начало, помню, сильно смутило, но, перелистывая книгу, дошёл и до таких поэм, как „Братья-разбойники“, „Тазит“. Здесь нашёл того Пушкина, стихотворения которого „сами заучивались“. Настроениям ребячьей героики, конечно, близка была картина „Как за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась“. Неотразимо действовали и такие описания:

„И с им кладут снаряд воинской:
Неразряжённую пищаль,
Колчан и лук, кинжал грузинской
И шашки крестовую сталь,
Чтобы крепка была могила,
Где храбрый ляжет почивать,
Чтоб мог на зов он Азраила
Исправным воином восстать“»[76]

.

В этой же книге были сказки, отрывки, которые Бажову были известны ещё в начальной школе. В результате, сдавая через месяц книгу, он мог смело заявить библиотекарю:

– Вот, выучил.

Да! В общем, книгу он выучил… Это, конечно, стало известно всей школе и произвело впечатление, в том числе на директора Александра Машукова. Он рассказал о талантливом мальчишке своему давнему товарищу Николаю Смородинцеву, который жил в Екатеринбурге и иногда приезжал к приятелю в гости. Смородинцев проникся судьбой самородка из народа и, как вспоминал потом Бажов, стал «сбивать моего отца поучить маленько парнишку в городе»[77]…

И… сбил! Поэтому и дальше всё было по Пушкину, ну и с Пушкиным, конечно!

Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.

Тогда, душой беспечные невежды,

Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды
И юности и всех её затей.

Затей, если так можно сказать, в биографии Павла Петровича Бажова было действительно много, их было предостаточно и в жизни «солнца русской поэзии». Согласитесь, богатая почва для исследований. Бажов по этому поводу выразил сожаление: «Теперь, когда появилось немало солидных работ о Пушкине, его творчество не кажется раскрытым полностью. Даже больше того, с годами начинаешь думать, что многое в этом творчестве гораздо сложнее, чем ты раньше считал… Словом, семидесяти лет моей жизни не хватило, чтоб понять тайну творчества А. С. Пушкина… Есть, правда, для всего этого простое объяснение – ссылка на гениальность поэта. Гениальность, разумеется, бесспорна и несравнима, но рядом с ней у Пушкина идёт и большой труд»[78].

Безусловным талантом и великим трудом подкупала пушкинская строка далеко не одного Бажова, но это не стало для наследства гения охранной грамотой. Трудно представить, но в начале ХХ столетия Павлу не раз приходилось слышать утверждения, что «Пушкин устарел», что «нельзя теперь писать стихи и прозу в пушкинской манере». «Какая-то часть этих утверждений повторялась и в первые годы советской власти, когда грамотеи старой выучки усиленно призывали „идти вперёд не от давних этапов, а от последних достижений литературы“. Вскоре, однако, эти „последние достижения литературы“, то есть словесные фокусы, сюжетное вихлянье и всякого рода кривлянье на пустом месте, были отброшены, а „давние этапы“, в частности, творчество Пушкина, стали предметом внимательного изучения»[79].