Беатриса

Фелисите показала Каллисту прекрасную копию с картины Миериса, на которой была изображена во весь рост женщина в белом атласном одеянии, держащая в руке ноты и распевающая дуэт с каким-то брабантским сеньором, в то время как на заднем плане негр наливает в бокал старое испанское вино, а пожилая служанка раскладывает печенье.

— Блондинки, — продолжала Фелисите, — имеют перед нами, брюнетками, огромное преимущество — они чудесно разнообразны; у блондинок целая сотня оттенков, а брюнетки все на один лад. И блондинки больше женщины, нежели мы; мы, черноволосые француженки, похожи на мужчин. Однако, — добавила она, — я нарисовала вам слишком заманчивый портрет, — смотрите не влюбитесь в Беатрису, как некий принц из «Тысячи и одного дня»[33]. Ты опоздал, бедное дитя. Но утешься. В данном случае кости достаются не последнему, а первому прибывшему.

Эти слова Фелисите произнесла с умыслом. Она угадала, что восхищение, написанное на лице юноши, вызвано скорее оригиналом портрета, нежели мастерством художника, которое осталось незамеченным.