Беби из Голливуда

— Поскольку в доме не было готовой еды, а ей не хотелось опять торчать на кухне, да в такой час, то мы пошли в ресторан. Знаешь, заведение «Ладжой» на улице позади нас… Их фирменное блюдо — цыпленок в вине.

Он вздыхает, и глаза его слезятся от гастрономических воспоминаний.

— Они подают его с маленькими белыми луковичками, кусочками жареного сала и гренками, натертыми чесноком. Чеснок имеет первостепенное значение при приготовлении цыпленка в вине. Многие повара не кладут чеснок, будто бы он забивает вкус лука… Я всегда смеюсь… (И действительно, он смеется так, что, возможно, и у вас слышно, если вы прислушаетесь.) Я смеюсь, потому что чеснок, как говорится, — жена лука…

— Нет! — обрываю я его. — Чеснок — педераст!

Моя дурацкая шутка возвращает обжору к реальности. Его толстая физиономия опять принимает плаксивое выражение.

— Хорошо, проехали… — вздыхает он.

— Ладно, переходи к меню, у маман есть поваренная книга с рецептами и предисловием врача-диетолога.

— Значит, мы пошли в ресторан. И за десертом Берта начала скандал…

— Что, в творожный крем попала горчица?

— Нет… Но ей в башку вдруг ударили воспоминания о том, как мы парились в твоей машине. Она принялась кричать, что мы, то есть ты и я, оба ни на что не способны. Ей, мол, раньше и в голову не приходило, что в наши дни похитители могут удерживать по нескольку дней честных женщин, а скоты полицейские наедают себе хари, вместо того чтобы гоняться за преступниками…

Он умолкает.

— Да, это так, Толстяк. Лучше бы ты был стекольщиком.

— Надо, что ли, тебе все время шутить, даже в серьезных случаях.

Я наливаю шампанское в бокалы, и мы принимаемся их опустошать.

— За здоровье Берты! — произношу я.

Парикмахер роняет скупую слезу в бокал.

Толстяк же, напротив, выпивает содержимое одним махом, будто речь идет о стакане минеральной воды в несусветную жару.

— Она была в таком бешенстве, что встала и ушла, — говорит Берю. — Она так вся возбудилась от собственных речей, сам знаешь! И вот она сматывается, а я еще не расплатился. Представляешь, она даже не доела малину под взбитыми сливками. Не пропадать же, когда оплачено, пришлось добить и ее порцию.

— Ну а дальше?

— Поначалу я не очень беспокоился. Я подумал, она пошла плакаться в жилетку моему другу Альфреду, присутствующему здесь…

Альфред подает плаксивый голос:

— А я ее даже не видел!

— Представляешь? — хныкает Берю. — Он ее не видел. Я целый день провел в поисках. Был и там и сям, всех знакомых обежал, во всех пивных в квартале побывал. Вечером прихожу домой — никого! Жду — опять никого! В десять часов меня приподняло и я побежал будить моего друга Альфреда, присутствующего здесь…

— А я ее так и не видел! — жалобно тянет косильщик усов и шевелюр.

— Слышишь? — всхлипывает Толстяк. — Он ее так и не видел… Мы бродили до полуночи от моего дома к его и обратно. Украли Берту!

— Иди ты к черту!

Последнее замечание мое. Не для рифмы, конечно, просто так получилось. Потому что меня вдруг охватывает волнение. Настоящее, по-серьезному…

— Маман, — зову я, — посмотри, пожалуйста, нет ли у нас в аптечке чего-нибудь тонизирующего. Дай нам по хорошей дозе, а то, похоже, всем троим не придется спать всю ночь.

Милое лицо моей матушки становится серым и озабоченным. Я беру ее за руку.

— Маман, не беспокойся, я придавлю завтра… Знаешь, как я люблю спать днем, когда ты делаешь уборку? В своем подсознании я слежу за тобой, как ты ходишь туда-сюда… Ты стараешься ходить на цыпочках и даже приподнимаешь двери за ручки, чтобы не скрипели, но я все равно слышу… И мне становится так хорошо во сне.

Глава 13

— Куда мы так гоним? — нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.

— В Мезон, — отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.

— Опять! — вскрикивает Толстяк.

— Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.

— А зачем ты туда едешь?

— Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом… Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее… Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом… Парикмахер всхлипывает:

— Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам…

— Хорошо, согласен, — говорю я, — мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!