Becoming. Моя история

Из-за того что Уитни Янг находилась так далеко, я стала проводить с родителями гораздо меньше времени – больше вне дома, чем внутри. Думаю, маме с папой было одиноко или, по крайней мере, им пришлось перестроиться. Устав от ежедневных стоячих поездок на автобусе по девяносто минут, мы с Терри Джонсоном придумали один трюк: нужно было встать утром на пятнадцать минут пораньше и проехать на автобусе в противоположном от школы направлении до менее населенного района. Там перейти через дорогу и сесть в полупустой автобус. Чрезвычайно довольные своей смекалкой, мы занимали сидячие места и затем болтали или делали уроки всю дорогу до школы.

Домой я возвращалась около шести-семи часов вечера, быстро ужинала и обсуждала с родителями прошедший день. Но, как только посуда была вымыта, я исчезала в домашней работе. Чаще всего я забиралась вместе с учебниками в энциклопедический уголок под лестницей, напротив квартиры Робби и Терри, чтобы посидеть там в тишине и покое.

Родители никогда не говорили, насколько тяжело им было оплачивать наше обучение в колледже, но я знала достаточно, чтобы это ценить. Когда учительница французского набирала группу для путешествия в Париж на каникулах, я не стала даже поднимать вопрос дома. В этом состояла разница между мной и ребятами из клуба «Джека и Джилл», большинство из которых уже стали моими близкими друзьями. У меня был любящий и уютный дом, деньги на автобус до школы и горячий ужин по вечерам. О большем я просить даже не собиралась.

И тем не менее в один из вечеров родители попросили меня присесть. Оба выглядели озадаченными: мама узнала о поездке во Францию от мамы Терри Джонсона.

– Почему ты нам не сказала? – спросила она.

– Потому что это слишком дорого.

– Это не тебе решать, Миш, – мягко, почти обиженно сказал отец. – А как прикажешь решать нам, если мы ничего не знаем?

Я посмотрела на них, не зная, что ответить. Мамин взгляд смягчился. Отец уже сменил рабочую униформу на чистую белую рубашку. Родителям было за сорок, почти двадцать лет они прожили в браке – и никто из них ни разу не летал в Европу. Они никогда не отдыхали на пляже и не ужинали в ресторане. Не купили собственный дом. Мы были их инвестицией, я и Крейг. Все уходило в нас.

Через несколько месяцев я полетела в Париж с учителем и десятком одноклассников из Уитни Янг. Мы жили в хостеле, ходили в Лувр и на Эйфелеву башню, ели cr^epes au fromage[69] из уличных палаток и гуляли по берегам Сены. Конечно, мы говорили по-французски как группка детей из Чикаго, но, по крайней мере, говорили.

Когда самолет отъезжал от выхода на посадку в тот день, я смотрела из окна на аэропорт, зная, что где-то там, за его черными стеклами, стоит мама в зимнем пальто и машет мне вслед. Я помню, как шокирующе громко взревели двигатели, а потом мы с дребезжанием покатились по взлетно-посадочной полосе и начали крениться вверх. Ускорение сдавило мне грудь и прижало к сиденью на одно странное, промежуточное мгновение, которое наступает, прежде чем ты наконец почувствуешь, как взлетаешь.

Как и все ученики старшей школы, мы с друзьями обожали слоняться без дела, галдеть и дурачиться. Если уроки заканчивались пораньше или на дом задавали не так много, мы устремлялись из Уитни Янг в центр Чикаго, в восьмиэтажный торговый центр Уотер-Тауэр-Плейс. Оказавшись там, мы катались вверх-вниз по эскалаторам, тратили деньги на изысканный попкорн из «Гаррет» и оккупировали столик в Макдоналдсе на совершенно неразумное количество часов, особенно учитывая, как мало мы там заказывали. Мы разглядывали дизайнерские джинсы и сумочки в «Маршалл Филдс»[70], часто с тайком висящими на хвосте охранниками, которым не нравилось, как мы выглядим. А иногда ходили в кино.

Мы были счастливы – потому что были свободны. Потому что были вместе, потому что наш город ослепителен, если не думать о школе. Дети большого мегаполиса, мы учились создавать близкий круг общения.

Я проводила много времени с одноклассницей Сантитой Джексон. Она садилась в автобус спустя несколько остановок после меня и вскоре стала одной из моих лучших подружек в старшей школе. У Сантиты были красивые темные глаза, полные щеки и образ мыслей мудрой женщины уже в шестнадцать лет. В школе она записывалась на все кружки и в каждом из них умудрялась преуспеть. Сантита носила юбки, когда все остальные ходили в джинсах, и обладала таким чистым и мощным голосом, что несколько лет спустя стала бэк-вокалисткой Роберты Флэк[71]. А еще была в ней какая-то глубина, и это мне нравилось больше всего. Как и я, она могла дурачиться в компании друзей, но наедине мы становились серьезными и сосредоточенными, двумя девочками-философами, которые пытаются решить жизненные загадки, большие и маленькие. Мы часами лежали на полу в ее комнате на втором этаже белого тюдоровского дома в Джексон-парк Хайленд, обеспеченного района в Саутсайде. Мы обсуждали, что нас раздражает, в чем смысл жизни и что мы понимаем или не понимаем о мире. Сантита внимательно слушала и давала проницательные советы, и я старалась не отставать.