Becoming. Моя история

Тогда я еще не знала, что воронка вокруг отца Сантиты начинает раскручиваться. Джесси Джексон был всего в паре лет от того, чтобы баллотироваться на пост президента Соединенных Штатов. Скорее всего, он уже вынашивал эту идею, когда мы учились в школе, и искал деньги и связи. Президентская гонка, как я сейчас понимаю, это всепоглощающий процесс для каждого, кого она касается, а хорошие кампании требуют тщательно проработанного плана и фундаментальной подготовки, которая может затянуться на годы. Нацелившись на выборы 1984 года, Джесси Джексон стал вторым афроамериканцем, возглавившим серьезную президентскую кампанию, после неудачной попытки конгрессвумен Ширли Чисхолм[74]. По крайней мере, ко времени парада он должен был начать об этом думать.

Мне не понравилось там находиться, под палящим солнцем, среди воздушных шаров, мегафонов, тромбонов и ликующей толпы. Звук фанфар веселил и даже пьянил, но от чего-то в самой политике меня подташнивало. Мне нравится, когда все четко и спланировано заранее, а в политике, насколько я знаю, и близко нет ничего подобного. Этот парад не входил в мои планы. Мы с Сантитой вообще не хотели к нему присоединяться. В последнюю минуту нас выцепили – не знаю кто, ее мама, или папа, или кто-то еще из движения, – прежде чем мы смогли уйти по своим делам. Я любила Сантиту и была вежливым ребенком, привыкшим слушаться взрослых, – и поэтому оказалась в круговерти жары и шума на параде в честь Дня Бада Билликена.

Когда я пришла домой на Эвклид-авеню, мама встретила меня смехом:

– Я видела тебя по телевизору.

Она смотрела новости и заметила, как я марширую вместе с Сантитой, машу рукой и улыбаюсь. Думаю, смеялась она именно потому, что уловила мое состояние: меня заставили сделать то, чего сама бы я никогда не сделала, и меня от этого подташнивало.

Когда пришло время присматривать колледж, мы с Сантитой обратили внимание на вузы Восточного побережья. Подруга поехала в Гарвард, но разочаровалась в нем, когда сотрудник приемной комиссии оскорбил ее из-за политической деятельности ее отца, в то время как она хотела, чтобы отношение к ней основывалось на ее собственных достижениях.

Я же провела неделю у Крейга в Принстоне. Брат успешно влился в ритм тренировок по баскетболу и тусовок в центре кампуса для студентов из меньшинств. Кампус был большим и красивым – вуз Лиги плюща, увитый плющом, – и друзья Крейга вели себя дружелюбно. С тех пор я даже не сомневалась. Никто из моей семьи больше не учился в колледже, так что мне почти не о чем было спорить и нечего изучать. Как всегда, я решила, что то, что понравилось Крейгу, должно понравиться и мне, и того, чего добился он, смогу добиться и я.

Так я выбрала Принстон.

В начале моего последнего года в Уитни Янг я пошла на обязательную первую встречу со школьным консультантом по колледжам, к которому меня записали.

Я не могу рассказать об этой женщине практически ничего, потому что намеренно и практически полностью стерла ее из памяти. Я не помню, сколько ей было лет или как она на меня посмотрела, когда я появилась в дверях ее кабинета. Я пришла, переполненная гордостью за то, что попала в 10 % лучших учеников своего класса в Уитни Янг, меня избрали казначеем старших классов и сделали членом Национального общества почета[75], и я сумела развеять все сомнения, с которыми пришла сюда, будучи нервной девятиклассницей. Я не помню, когда она посмотрела мои бумаги: до или после того, как я сказала, что следующей осенью хочу присоединиться к своему брату в Принстоне.

Возможно, за время нашей встречи она сказала что-то хорошее и полезное, но этого я тоже не помню. Правильно это или нет, я застряла на единственной фразе, которую произнесла консультант.

– Я не уверена, – сказала она с формальной покровительственной улыбкой, – что вы подходите для Принстона.

Этот вывод был столь же быстрым, сколь и пренебрежительным, и основывался на беглом взгляде на мои оценки и результаты тестов. Наверное, она делала подобные вещи каждый день и уже не раз сообщала старшеклассникам, где им место, а где нет.

Я уверена, она просто хотела быть реалисткой и произнесла это без злого умысла. Но, как я уже говорила, провал – это чувство, которое появляется задолго до того, как он наступит. И, как по мне, именно это она и посеяла: намек на неудачу задолго до того, как я попытаюсь добиться успеха. Она посоветовала мне понизить планку – установка, совершенно противоположная тому, что говорили родители.

Если бы я решила ей поверить, ее слова снова поколебали бы мою уверенность в себе и возродили гул «недостаточно, недостаточно».