Беда

– У тебя такой вид, как будто ты сроду ничего не ела, – сказал Генри. И пошел вокруг дома к черному ходу, а собака потрусила за ним. Голова ее была все так же опущена, а хвост она просунула между задними ногами и прижала к брюху, поэтому выглядела как дворняжка, которую никто не любит, как одна из тех собак, что скитаются по помойкам и раздирают зубами и лапами мусорные мешки.

Когда Генри взялся за ручку двери, собака перестала хлопаться на спину. Замерев, она стояла рядом с ним и, глядя вверх, словно даже приподнявшись на цыпочки, дожидалась, пока он откроет дверь. Но Генри знал, что родители никогда-никогда, ни за что на свете не разрешат пустить в дом собаку. Это было исключено. И уж тем более такую безобразную, драную, от которой теперь стало еще и пованивать, будто она действительно шлялась по помойкам.

Она внимательно смотрела на него.

– Стой тут, – сказал Генри. – Сейчас чего-нибудь принесу.

Но в этот раз она и не подумала его послушаться. Стоило ему приоткрыть дверь, как она сунула туда нос и мигом просочилась внутрь. «Нет!» – сдавленным шепотом выкрикнул Генри, но она уже потрусила дальше, громко цокая когтями по сосновому полу и стуча хвостом – который впервые выпростала из-под живота – по стене, так что на ней оставались мокрые пятна.

– Ах ты чучело, – сказал Генри.

Но собака пропустила это мимо ушей и отправилась туда, куда вел ее расцарапанный нос, из прихожей по коридору – цок-цок-цок когтями по полу, да так громко, что ее, должно быть, слышали все в доме, – прямо на сияющую кухню, где она немедленно учуяла мусорное ведро под раковиной и остановилась, вежливо дожидаясь, пока Генри откроет дверцу, чтобы она могла его исследовать. Вместо этого Генри открыл холодильник и осмотрел его полки. Они были почти пустые, потому что в последние несколько дней никто ничего не покупал. На одной полке стоял именинный торт со взбитыми сливками, которые уже заметно пожелтели и сползли по краям. Еще были молоко и масло, а в поддоне – морковка, брокколи и пара головок салата. Все это собаки не едят. Однако в шкафу Генри отыскал тушенку. Собака жадно смотрела за ним. Он открыл банку, вывалил все в миску, и ободранная собачья морда очутилась в ней раньше, чем дно миски стукнулось об пол.

Ее хвост опять спрятался между ног.

Когда она закончила, Генри открыл ей вторую банку, и она взялась за нее, громко чавкая, так что брызги тушенки летели на шкафчики из светлого клена.

Скоро вся кухня пахла холодной тушенкой и мокрой псиной, поэтому Генри вовсе не удивился, когда вошел отец – в развязанном халате, небритый, непричесанный! – и стал принюхиваться. Он заглянул за стол, откуда доносились странные звуки, и снова потянул носом воздух.

– Пахнет так, как будто у тебя здесь собака, – сказал он. – Мокрая.

Его голос звучал напряженно.

Генри решил, что отпираться не имеет смысла.

Тем более что собака обошла стол и уселась, наклонив голову набок и выставив вверх то ухо, от которого осталась примерно половина.

Теперь у отца напряглось и лицо.

– Убери ее отсюда, – сказал он.

– Я ее только что спас. Она чуть не утонула в бухте.

– Зря ты это сделал. Не напрашивайся на неприятности, Генри… А ну брысь!

Последнее было обращено не к Генри, а к собаке, которая подошла понюхать отца Генри, дабы установить, представляет ли он какой-нибудь интерес.

– А ну брысь, – повторил отец. – Пошла вон, слышишь?

Собака подняла лапу.

И тогда отец Генри пнул ее с такой силой, с какой только можно пнуть ногой, обутой в шлепанец. Этого хватило, чтобы она отлетела по скользкому каменному полу футов на пять.

Она даже не взвизгнула. Перестав скользить, она упала на спину, подняла вверх все четыре ноги и показала пузо.

– Зачем ты ее сюда притащил? – спросил отец Генри. – Кому нужна эта черная образина? Это не собака, а какая-то… чернуха. Лежит тут, вся драная. В крови. Да еще калека… – он остановился. Прислонился к столу и закрыл глаза ладонями. – Калека, – повторил он. Его тело задрожало – сначала тихонько, потом сильнее и еще сильнее, как большой дом, под которым зарождается землетрясение.

Потом рот у него открылся, и хотя оттуда не вышло никаких звуков, его беззвучные стоны наполнили всю кухню.

Генри обнял отца. Крепко. Очень крепко. Он почувствовал, как черная собака подошла к ним. Почувствовал, как отец нагнулся, чтобы почесать ее за оборванным ухом. Увидел, как собака от удовольствия потерлась мордой о развязанный отцовский халат, – и понадеялся, что отец не заметит крови и гноя, которые она там оставила.

Так они стояли втроем в кухне, и в это время случились две вещи.

Во-первых, Чернуха обрела дом и имя.

Во-вторых, зазвонил телефон. Это звонили из больницы.

Генри переоделся, пока его родители одевались. Когда он выскочил, отец уже успел подогнать БМВ ко входу.

– Собаку оставь в каретной, – сказал отец.

– Собаку? – спросила мать.