Беда

Украдкой, краешком глаза поглядывая на Попова, Фокин с трудом извлек левой рукой папиросы, лежавшие в правом кармане, и положил их позади себя. Попов, видимо, ничего не заметил. Подождав немного, Фокин покашлял. Попов и на это не обратил внимания. Тогда капитан достал коробку и стал внимательно разглядывать всадника, потом осторожно открыл крышку, понюхал папиросы и положил коробку себе на грудь. Осторожно порывшись в кармане, он вытащил спички, положил их на папиросы и прикрыл сверху ладонью. А в груди у него запершило, в горле защекотало, и голова стала тихо кружиться.

Коробок спичек, словно наэлектризованный, щекочет ладонь. И даже прошла дрожь по руке, начало млеть и замирать сердце, пересохло в горле, и капитан начал часто-часто глотать слюну. Лежа вот так, он неожиданно для самого себя нажал кончиком среднего пальца, и вдруг спичечная коробочка, легко щелкнув, раскрылась. В тот же миг Попов резким движением руки смахнул с груди капитана и папиросы и спички. Фокин от неожиданности вскрикнул, но тут же замер. Он лежал некоторое время молча и размышлял. Возмутиться и накричать на Попова или обратить все в шутку? Кричать надо было сразу, а шутить – вовсе нет у капитана такого желания. И потому он спокойно, вроде бы просто удивляясь, спросил:

– Как прикажете вас понимать, товарищ сержант?

– Поймите, товарищ капитан, что играть с огнем нельзя… Наши идут! Иванова спасли!

Спасли! Хорошо, конечно, если спасли… Пока Фокин, отвлеченный этими раздумьями, молча лежал, Попов повторил еще увереннее:

– Спасли, товарищ капитан!

Нет, это не просто надежда на хороший исход. Нет, он верит, он говорит таким твердым голосом, таким уверенным тоном, будто рапортует командиру о только что виденном собственными глазами. А ведь за ложный рапорт отвечают головой, Попов это знает. Фокин лежит и молча ждет. Теперь и он слышит голоса. Люди переговариваются. Они явно что-то несут, но очень медленно, осторожно, он слышит сухой треск. Наверно, задевают на ходу мерзлые сучья.

– Правда, несут, – пробормотал себе под нос Фокин.

Уже слышно тяжелое дыхание людей, остановившихся у самолета.

– Пойдите и приготовьте все, – произнес решительный голос Тогойкина.

Когда девушки вбежали и завозились возле Калмыкова, Попов помахал рукой, показывая свободное местечко за Фокиным:

– Туда, туда! Ему будет тяжело рядом с Калмыковым.

– Почему здесь? – забеспокоился Фокин. – Здесь не надо…

Тут появился Тогойкин и распорядился уложить Иванова между Фокиным и Поповым.

– Сюда!.. – показал он и зашагал к выходу.

В голосе Николая появились властные интонации, как у человека, абсолютно уверенного в том, что его распоряжения не могут не выполняться. И держался Тогойкин так, будто он здесь старший. Девушки послушно подскочили, осторожно передвинули Фокина и захлопотали, готовя место для Иванова.

Все это не нравилось капитану, пожалуй, даже раздражало его. Однако говорить об этом он не счел возможным. Тогойкин как-никак единственный уцелевший мужчина. И, судя по всему, он действительно человек смелый и расторопный… Попав в такой переплет, не будешь, пожалуй, выбирать себе место по вкусу! И не станешь говорить, с кем тебе хотелось бы лежать рядом, а с кем нет. Только бы не оказался Иванов уж слишком изуродованным, а то просто страшно…

– Ну как там, готово? – неторопливо спросил Тогойкин, просунув голову в пролом.

– Готово! Готово!

Оттуда, снаружи, послышался тихий стон.

– Тихонько, ты как-то это небрежно делаешь! Осторожнее, миленький! – Катя и Даша, одна по-якутски, другая по-русски, молили Тогойкина, который нес Иванова, крепко прижав его к груди.

Когда он положил капитана на приготовленное место, обе девушки опустились на колени и начали осторожно вытаскивать из-под раненого кожаное пальто.

Если сложить возраст Кати и Даши, то едва ли получатся годы, прожитые Ивановым. Когда еще их не было на свете, Иванов уже вступил в партию. А сейчас они походили на любящих матерей, готовых на любые муки за спасение сына. Они низко склонились над ним и, вытянув губы, что-то шептали. Со стороны слышалось бессмысленное: «Чу-чу, чу-чу, чу-чу!..» Но сколько в этих непонятных звуках было нежности.

Эти две девушки, русская и якутка, еще не перевалившие за комсомольский возраст, превратились в матерей-печальниц, тех самых, что всегда в трудные моменты нашей жизни оказываются возле нас, умея согреть своим теплым дыханием, поддержать нежными руками.

– Когда его несли, он два раза открывал глаза… – начал было шепотом рассказывать Вася Губин только что вошедшему, а вернее сказать – вползшему, Коловоротову.

Но девушки замахали на него руками и не дали договорить. Все затихли – и те, кто лежал, и те, кто стоя наблюдал за Катей и Дашей.

Вдруг Иванов широко раскрыл глаза. Он, не мигая, смотрел куда-то в пространство. Девушки встрепенулись и еще ниже склонились над ним. Теперь в их облике, их внимательных лицах появилось что-то новое. Не просто жалость и сострадание, но и надежда.