Бедабеда

Наверное, у меня все-таки была послеродовая депрессия, хотя тогда и диагноза такого не существовало, не говоря уже о препаратах. Это сейчас модно, а раньше максимум, что могли посоветовать, – задницу оторвать от дивана и перестать ныть или лечь в клинику неврозов. Если исчезновение бабы Нюси я могла объяснить и даже понять, то бегство к маме Ильи расценивала как предательство. Тот факт, что он не принес в дом ни картошки, ни хлеба с молоком, стал для меня ударом, и очень болезненным. Я не могла на него рассчитывать в самом простом. Если баба Нюся перед уходом оставила забитый продуктами холодильник, перестиранное и переглаженное белье, образцовый порядок, то Илья сбежал, оставив после себя грязную чашку с опивками кофе и грязные же носки, валявшиеся на полу в ванной, – он их даже в корзину для грязного белья не потрудился бросить. А я наконец поняла, что хочу работать – до истерики, до одури. Хочу учиться, читать, ходить на работу, подскакивать рано утром и променять лежание на диване на утренние пробежки. Лежать мне надоело. А Настя засыпала только в одном положении – если лежала животом на моей груди.

– Нинка, я не справляюсь, – позвонила я подруге.

– Физический труд убивает клетки мозга! – как всегда расхохоталась подруга. – Помнишь, так всегда Лидия Ивановна говорила. А Наталья Ивановна возражала, мол «поле попашет, попишет стихи». Они еще спорили все время – Лидия Ивановна просила Димдимыча «не убивать» нас на тренировках перед экзаменами, а Наталья Ивановна, наоборот, считала, что мы на «уставших» мышцах включим наконец мозг.

– Я не могу, понимаешь? Не в одном лице, – призналась я.

– Никто не может на самом деле. Я, думаешь, могу? Да если бы не Юрасик, я бы давно двинулась.

Юра, муж Нинки, которого она всегда называла только Юрасик, любил готовить, специальным образом, по схеме мыл посуду и Нинке на кухню заходить не разрешал, если только речь не шла о фирменном капустном пироге, который моей подруге удавался как никому. Зато Нинка любила гладить и могла, задумавшись, перегладить не только постельное белье, но и занавески во всех комнатах, а заодно и ковры. Юрасик любил пылесосить, а Нинка – мыть полы. Юрасик обязательно перетирал до блеска каждую тарелку, каждую вилку, а Нинка с той же маниакальной тщательностью вытирала пыль.

Илья оказался совсем не Юрасиком. Мой муж хотел иметь в одном лице и жену, и мать его ребенка, и заодно бабу Нюсю со свежими сырниками каждое утро. А я хотела работать, мне было неинтересно варить борщ для мужа. Баба Нюся полностью избавила меня от быта, а я этого не ценила. Наша нянечка все взяла на себя.

Но так просто я не готова была сдаться. Я снова вставала по будильнику, делала зарядку, чтобы очнуться и проснуться, шла в душ, одевалась, наводила порядок в доме, варила кашу Насте. Потом мы выходили на прогулку, заходили в магазин, покупали продукты. Я готовила, убирала, гладила, стала идеальной домохозяйкой. Оказалось, что жить по графику, по режиму намного проще, если в доме есть младенец – Настя стала спокойной, я знала, когда у нее дневной сон, когда купание, и могла поспать днем вместе с ней или лечь пораньше. Илья наконец позвонил и сказал, что пока останется у мамы – что-то у нее опять начались приступы мигрени. Может, на неделю, вряд ли больше. И я легко согласилась, рационально понимая, что присутствие мужа доставит дополнительные хлопоты.

– Ну ты как? – позвонила Нинка.

– Лучше всех, естественно, – ответила я. – Только пока не поняла, какую команду обыграла и обыграла ли?

– То есть ты хочешь застрелиться. – Нинка всегда чувствовала меня лучше, чем я сама себя.

Нет, застрелиться мне не хотелось. Но увольнение нашей нянечки точно пошло мне на пользу – я избавилась от иллюзий. Я оказалась не готова к материнству, как и многие молодые женщины, но, к сожалению, не смогла этого понять и проанализировать. Самой себе поставить диагноз.

Илья все-таки вернулся – не ради меня, не ради Насти. Наверное, его заставила мать, которая хотела видеть своего сына идеальным мужем и отцом. Или просто устала от совместной жизни пусть и с обожаемым, но взрослым сыном, который вел себя хуже ребенка. У Ильи «зарубили» проект, и он пребывал в дурном настроении, не зная, на кого сорваться. Под руку как раз попалась я. Он придирался ко всему, что видел. Недосолила котлеты, пюре получилось с комочками, его любимые носки не постираны, ворот на рубашке не так заглажен. Поскольку я уже все для себя решила, то мне казалось странным, что я живу с этим чужим мужчиной, который рассказывает мне про воротнички. Илью я воспринимала как зудящую на окне муху, которую давно пора прихлопнуть газетой, но лень вставать с дивана. Иногда муха затихала, переставала гудеть на одной ноте и биться о стекло, и вдруг казалось, что она улетела в форточку, но нет. Так и Илья – иногда умолкал, но лишь для того, чтобы начать зудеть с новой силой. С внеочередным визитом приехала свекровь и, изобразив на лице трагедию, спросила: