Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Б. П.: Видимое сходство есть, но в принципе это разные положения. У Соловьева речь идет не о материи, а о бытии как таковом в его непосредственной целостности. Констатация объективности чего-то данного еще не есть материализм, нужно еще установить характер этой объективной данности, каковая может быть и духовной сущностью. Вообще Ильич, надо признать, ловко отмежевался от того, чем считался материализм, непременно связывавшийся с грубой вещественностью, у него получилось, что и невещественная энергия тоже материальна.

Но говоря о философии Соловьева, все время нужно держать в памяти эту его установку на интуицию целостного бытия, что он называет мистическим опытом и что формально сближает его с Гегелем, можно сказать, прямо идет от Гегеля. Как пишет Лосев, представляя этот сюжет соловьевской философии:

Истина для нас возможна только в том случае, если мы будем признавать всю действительность, беря ее в целом, то есть максимально обобщенно и максимально конкретно. Это значит, что истина есть сущее, взятое в своем абсолютном единстве и в своей абсолютной множественности. Другими словами, истина есть сущее всеединое.

И Лосев тут же говорит, что эта формула у Соловьева – не что иное, как воспроизведение положений философской классики, то есть подразумевает именно Гегеля.

Не нужно непременно подчеркивать в этом живом ощущении единства, целостности бытия мистическую сторону: нет, Соловьев очень даже профессионально, с полным владением диалектикой понятий дает логическую дедукцию этого Всеединства, выступающего предметом цельного знания. Но не будем углубляться в подробности, они слишком специальны. Лучше приведем такие слова Соловьева:

Предмет мистической философии есть не мир явлений, сводимых к нашим ощущениям, и не мир идей, сводимых к нашим мыслям, а живая действительность существ в их внутренних жизненных отношениях; эта философия занимается не внешним порядком явлений, а внутренним порядком существ и их жизни, который определяется их отношением к существу первоначальному.

Еще понятнее это в формулировке Лосева:

Под мистической философией он понимает попросту всеобщую органическую действительность. Его мистицизм есть просто теория бытия и жизни как всеобщего и целостного организма. Эту целостность он также зовет всеединством. Цельное знание является у него не чем иным, как строгой системой логических категорий. Он называет это мистикой. Для него это некая «органическая логика».

Лосев говорит о главном несоответствии Соловьева христианскому богословию: у него нет отличия Творца от твари, ибо всё исходит из сущего, из этого всеединства. Это уклон к пантеизму. В христианском богословии Бог создает мир из ничего. Этого никак не может вместить и убедительно представить никакая философия, то есть получается, что богословская рефлексия, оправдание богословия философией в принципе невозможны. Этим самым сама возможность того универсального синтеза, который старался придать своей философии Соловьев, делалась сомнительной. Цельного знания не получалось – научное познание, философская рефлексия и богословское умозрение оставались разъятыми. Цельное знание оказывалось такой же утопией, как свободная теократия, объединяющая христианские конфессии, религиозную и светскую власть.

И. Т.: Но говоря об утопии и утопичности, в то же время нельзя забывать, что Соловьев сделал несколько очень впечатляющих предсказаний, буквально пророчеств.

Б. П.: Не будем забегать вперед, мы еще не покончили с философскими сюжетами Соловьева. И самым интересным из них – его учением о Софии. София в традиционной богословской терминологии – это Премудрость Божия. У Соловьева этот термин под влиянием философии неоплатонизма начинает играть смыслообразующую роль в его картине мира. При этом сам термин София так и не получает однозначного определения, остается смутным, расплывчато многосмысленным.