Бедлам в огне

Пациенты согласились с разумностью моего довода и торжественной, скорбной процессией двинулись прочь. Наверное, следовало вернуться в постель, к снам об Алисии, но коробка, полная исписанных листов, неудержимо манила. Я оделся и приготовился трудиться. Я чувствовал себя удивительно бодро. Наконец-то появилась хоть какая-то работа. Ведь именно для этого я здесь.

Я достал из ящика листы и разделил их – разложил на десять стопок. Задача оказалась труднее, чем я предполагал. Страницы не были пронумерованы, и не в каждой рукописи имелись логически понятные начало или концовка, но с помощью здравого смысла, интуиции и шрифтовых особенностей я разобрался.

После чего приступил к чтению. Я не стал читать каждую рукопись от начала до конца – мне не терпелось познакомиться с авторскими стилями. Я наугад выбирал то страницу, то начало абзаца, то пару предложений. Я смаковал вкус, аромат и смысл предстоящей работы. Но вскоре я все-таки вернулся к началу – хотя нельзя сказать, что в этих работах имелось какое-то начало – и принялся читать и перечитывать сочинения. Скрупулезно, тщательно, добросовестно.

В этих работах было что угодно, и большинство не имело ни малейшего отношения к названию “Луна и грош”, чему я, в общем-то, порадовался, хотя, как ни странно, в одном из сочинений подробно пересказывалась история Чарльза Стрикленда и его жизни на Таити, – по крайней мере, на первый взгляд. Я говорю “на первый взгляд”, потому что не очень хорошо помнил оригинал: в те годы Сомерсет Моэм был так же в не моде, как и сейчас.

Остальные работы оказались более “творческими”.

Воспоминания о детстве и отрочестве, что пришлись на эпоху, когда урбанизм был не таким жестким, машин и преступлений было поменьше, а климат получше. Странная, чуть эротическая фантазия о наивной девочке-подростке, ее приглашают в английский загородный дом, похожий на клинику Линсейда, где она знакомится с эксцентричным семейством, которое вовлекает ее в изощренные, но вполне безобидные сексуальные затеи.

Поток сознания на сотню с лишним страниц – без абзацев и пунктуации, путаный, бессвязный и непонятный рассказ о любви, боли, отчаянии и тому подобном. Еще одно сочинение болтливо повествовало о глубокой и очень духовной радости, которую приносят танцы нагишом.

Имелся также отчет о футбольном матче, дотошный, с кучей отупляющих подробностей, запись каждого движения, каждого паса, каждой тактической задумки, каждого спорного решения, каждой перемены в настроении болельщиков. На чтение отчета потребовалось почти столько же времени, сколько длится матч, но, возможно, в этом и заключался весь смысл. Работа эта обладала неуклюжей, извращенной силой, но читать ее было занятием на редкость малоприятным, хоть я понимал, что приехал сюда не ради удовольствий. Более занимательным оказался рассказ о “Боинге-747”: у пилота случилось пищевое отравление, и отважный бортпроводник совершает вынужденную посадку на крошечный вулканический остров, и делает он это достойно и эффектно.

Как ни странно, наиболее читабельным было сочинение, представлявшее собой длинный список “любопытных фактов”: самый плодовитый драматург в мире – Лопе де Вега; в 1873 году Марк Твен запатентовал альбом с клейкими страницами для хранения вырезок; Марокко – первая страна, которая признала Соединенные Штаты, и так далее.

Еще одна работа, совсем короткая – по причинам вполне очевидным, – сводилась к веренице анаграмм: “писцы” и “спицы”, “каприз” и “приказ”, “полковник” и “клоповник”. Некоторые были довольно остроумными, но в целом работа не имела ровным счетом никакого смысла. Анаграммы ни во что не складывались. Просто анаграммы.

Только два сочинения по-настоящему взволновали меня, – наверное, это равносильно признанию, что они были хорошо написаны. В одном рассказ велся от первого лица: исповедь женщины, которая так рассердилась на своего младенца, что схватила его за ноги и высунула в окно пятого этажа, а свободной рукой подбросила монетку, решая, ронять его или нет. Монета упала орлом вверх, ребенок разбился насмерть.

Последняя работа показалась мне по-настоящему безумной. То было описание убийства: преследование, схватка, удары ножом, увечья и, наконец, анатомически точное описание расчленения молодой женщины на автостоянке паба под названием “Луна и грош”. У меня хватило ума не принимать этот рассказ за описание реального события или даже события, о котором автор грезит, но точные и яркие подробности свидетельствовали, что автор болен и потенциально опасен, – хотя, конечно, я отдавал себе отчет, что, наверное, чересчур остро реагирую, чересчур драматизирую.