Бедная Лиза

Помощник важно покивал: это ему понятно, дьявол, как известно, в деталях. Собственно, с деталей он и хотел начать. Поэтическое описание кафе, коллективный портрет сидящих в нем парижан, набросанный изящными штрихами, благоухание осенней столицы…

– Если ты не уймешься, клянусь Конфуцием, я немедленно отправлю тебя обратно в Россию, – сурово посулил Нестор Васильевич.

– Куда именно? – осведомился Ганцзалин с хитрым видом. – Если, например, к Черному морю…

– Никакого тебе Черного моря, поедешь в Сибирь. Точнее, прямым ходом на Чукотку.

– Ладно, – проговорил помощник с оскорбленным видом, – я вижу, здесь не уважают тысячелетнего наследия Поднебесной…

– Хватит болтать, будь любезен, излагай самую суть!

Тон у Загорского сделался совершенно непререкаемым, и Ганцзалин все-таки вынужден был начать говорить. Из его речи стало ясно, что он воспользовался моментом, который сам же и создал и благополучно вошел в доверие к Бертильону, обожающему все китайское. Разумеется, в Париже есть китайцы и помимо Ганцзалина, но китайцев образованных и при этом еще и говорящих по-французски – кот наплакал. Помощник Загорского представился мастером китайской каллиграфии, чем привел старого криминалиста в настоящий экстаз, потому что тот давно хотел узнать о потаенном, мистическом смысле некоторых китайских иероглифов. С каллиграфии они плавно перешли на изобразительное искусство, а оттуда – на похищение «Джоконды». Тут Бертильон не преминул похвастаться, что он – самый известный французский криминалист, который как раз эту самую «Джоконду» и разыскивает. Подхлестывая старого криминалиста неумеренными комплиментами и хитроумными вопросами, китайцу в конце концов удалось вывести его на разговор об отпечатках пальцев на злосчастном защитном коробе.

В разговоре с Бертильоном Ганцзалин ненароком заметил, что знакомый журналист рассказал ему следующую историю. Якобы отпечатки пальцев преступника, укравшего «Джоконду», попали к какому-то полицейскому детективу и тот заявил, что они не совпадают с отпечатками ни одного из постоянных сотрудников Лувра. При этом – тут Ганцзалин сделал многозначительную паузу – стало известно, что у сотрудников Лувра отпечатки не собирали. После этого отпечатки на коробе и вовсе затерли. Получается, что детектив соврал, и полиция сама делает все, чтобы картина так и не была найдена.

– И как понравилась твоя история нашему достопочтенному эксперту? – полюбопытствовал Загорский.

– Он смутился, – отвечал Ганцзалин.

– Смутился? – удивился Нестор Васильевич. – Ты уверен, что правильно истолковал его настроение? Не испугался, а именно смутился?

Помощник был непреклонен: да, именно смутился. Как будто его застукали за чем-то не совсем приличным.

– Он сказал, что дело тут не во вранье. Просто полицейский, который занимался отпечатками, знал, что дактилоскопия – метод сомнительный и не имеющий твердых научных оснований. Зная это, он не был внимателен к отпечаткам и так вышло, что они затерлись. Чтобы не получить взыскания от начальства, он решил сказать, что отпечатки на коробе не совпали с отпечатками сотрудников музея. Но он не знал, что у сотрудников отпечатки не снимались.

– Вот, значит, какова версия Бертильона, – задумчиво проговорил Загорский. – Что ж, это похоже на правду. Особенно если учесть, что он, действительно, с одной стороны, не верит в дактилоскопию, с другой – ревнует ее к своему бертильонажу. В самом деле, бертильоновские измерения – дело долгое и непростое. К тому же преступник не оставляет на месте преступления свои антропометрические данные, а вот отпечатки пальцев – почти всегда. Если дактилоскопия окажется эффективнее бертильонажа, на что тогда, спрашивается, наш дорогой криминалист потратил всю свою жизнь? В конце концов, Бертильон решил попросту манкировать этой самой дактилоскопией. Для чего и стер отпечатки, а, чтобы его не трогали, заявил, что с отпечатками постоянных сотрудников Лувра они не совпадают, не учтя, что их подвергли только антропометрическим измерениям, но отпечатки пальцев у них так и не сняли.

Китаец, который внимательно слушал господина, согласно кивнул головой. Он тоже считает, что Бертильон – человек болезненно самолюбивый, однако сообщником похитителя он не был и преступлений не совершал.

– А вот тут ты неправ, – неожиданно заметил действительный статский советник. – Судя по тому, что мы знаем, Бертильон все-таки совершил преступление, но преступление это – не уголовное, а должностное. Сознательно или случайно он утерял важнейшую улику, но начальству об этом не сообщил.

– И что мы теперь будем делать? Доложим префекту? – лицо Ганцзалина было неподвижно, как физиономия каменного архата.

После небольшого раздумья Нестор Васильевич покачал головой. Пожалуй, не стоит – в конце концов, он ведь не со зла так поступил, а просто от болезненного самолюбия. Между нами говоря, Бертильон так много сделал для криминалистики, что вполне можно простить ему небольшую шалость с отпечатками пальцев.

Помощник снова кивнул: с Бертильоном все более-менее ясно, но что они будут делать дальше?