Бедная Лиза

– Определенно, мы что-то упускаем, – сказал Загорский Ганцзалину, который разнежился в мягких креслах и всем своим видом выражал то, что итальянцы обозначают словами дольче вита, то есть сладкая жизнь.

– Определенно, – лениво согласился помощник, отпивая немного шоколадного ликера из большой рюмки, которая стояла перед ним на столе.

– Разумеется, в этом не только наша вина, – заметил действительный статский советник, переводя взгляд на внутреннее убранство их роскошного номера. По иронии судьбы, на стенах здесь висели недурные репродукции мастеров итальянского возрождения, хотя нашей бедной Лизы среди них и не было. Вообще, на взгляд Загорского, картины были соединены несколько бестолково, вне какой бы то ни было логики, пусть даже формальной. «Поцелуй Иуды» Джотто соседствовал тут с «Рождением Венеры» Ботичелли, а «Витрувианский человек» Леонардо – с «Вознесением Богородицы» Корреджо. – Под ногами все время путается французская полиция, которая ухитряется уничтожать все улики, затаптывать все следы и спугивать всех подозреваемых. Плюс бестолковщина в Лувре: администрация годами не знала, что еще лежит у нее в запасниках, а что безвозвратно украли добрые люди.

С другой стороны, по мнению Нестора Васильевича, попытки все время сваливать вину на других – последнее дело. И уж, конечно, такая тактика никак не извиняет их самих.

– Кто бы овцу ни съел, всё волка винят, – философски заметил Ганцзалин, и это был редкий случай, когда он, кажется, ухитрился не исказить пословицу.

– Именно, – согласился Загорский. – И волк в данном случае – мы сами. И мы же сами должны себя винить, в противном случае не продвинемся дальше ни на дюйм.

Он снова прошелся рассеянным взглядом по картинам.

– Меня не оставляет мысль, что вор недостаточно подготовился к похищению, – продолжал действительный статский советник. – Он действовал как-то уж слишком прямолинейно, как будто не думая о последствиях, как будто единственной его задачей было вынести картину из Лувра, а дальше хоть трава не расти.

– Худую траву с поля вон, а жирную – на поле, – согласился помощник.

Загорский поморщился. На его взгляд, пословицы тут ничего не объясняли. Тем более, пословицы, которые Ганцзалин, по своему обыкновению, опять переврал самым нещадным образом.

– Ну, хорошо, вот он украл эту злосчастную «Джоконду», – задумчиво продолжал действительный статский советник. – Он ведь должен был понимать, что ее хватятся, начнут искать, поднимут на ноги полицию, таможню. И он должен был догадаться, что это страшно затруднит дальнейшую перевозку картины.

– А, может быть, он и не собирался ее никуда везти? – вдруг сказал Ганцзалин. – Может, он коллекционер. Может, он решил себе ее оставить – для собственных нужд.

Нестор Васильевич покачал головой: это крайне маловероятно. Такого рода коллекционеры – обычно люди весьма состоятельные, они не станут рисковать своей шкурой, лично воруя картины. Но, они, конечно, могут стать заказчиками… И в этом случае, очевидно, заказчик похищения живет во Франции, потому что картину, видимо, так и не вывезли за пределы страны… Впрочем, речь сейчас не о том. Он хочет понять, почему вор вел себя так странно? В конце концов, раз уж похититель остался с картиной один на один, то мог просто попытаться подменить ее копией, после чего спокойно вывезти за границу, никуда не торопясь. Когда бы еще ее хватились… Между прочим, такие фокусы уже не раз проделывали раньше. Почему же похититель в данном случае действовал так примитивно и прямолинейно?

– Копии – это морока, – заметил Ганцзалин. – Во-первых, нужно время, чтобы заменить оригинал копией. Так он просто снял картину и выволок ее на черную лестницу, там освободил от защитного короба и рамы и был таков. А заменять оригинал копией – это долго и трудно. Тем более, что тут не холст, а доски.

– А что во-вторых? – спросил Нестор Васильевич.

– Во-вторых, копию еще нужно написать, к тому же написать хорошо. Опять же, писать пришлось бы на холсте, а не на досках, чтобы не возбуждать подозрений администрации. И, кроме того, писать пришлось бы как минимум две копии. Первую – в самом музее, на холсте, и при этом другого размера – таковы правила копирования. А после пришлось бы писать и вторую, которую пишут уже с первой копии – на досках, чтобы никто не заметил подмену.

Загорский кивнул задумчиво. Пожалуй, Ганцзалин прав. Не говоря уже о том, что в зал все время приходят другие художники, у них глаз наметанный, они могли обнаружить, что в зале висит копия, а не оригинал…

– Понял! – вдруг прервал сам себя Загорский и даже хлопнул ладонью по столу, отчего бутылка с шоколадным ликером подскочила, и Ганцзалин еле успел ее подхватить, чтобы не вылилась драгоценная жидкость. – Наша ошибка в том, что мы не допросили самого первого свидетеля!

– Кого именно? – полюбопытствовал Ганцзалин, бережно выливая остатки ликера в рюмку.

– Художника, который обнаружил пропажу, некоего Беру… – Загорский решительно надел пиджак и направился к выходу. – Нам нужно срочно задать ему несколько вопросов.