Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

Да, можно любить ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последнем проклятием видя
Последнее счастье – в одной!

О слишком жестокие губы!

О лживый, приманчивый взор!
Весь облик, и нежный, и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор…

Кто магию сумрачной власти

В ее приближение влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?

Хочу проклинать, но невольно

О ласках привычных молю,
Мне страшно, мне душно, мне больно,
Но я повторяю: люблю!

Читаю в насмешливом взоре

Обман, и притворство, и торг…
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженье восторг.

Когда поцелуи во мраке

Впускают в меня лезвие,
Я, как Одиссей об Итаке,
Мечтаю о днях без нее.

Но лишь Калипсо я покинул,

Тоскую опять об одной.
О горе мне! Жребий я кинул,
Означенный черной чертой!

Нина упрекала его в том, что он теперь «плюет на ее любовьс б'oльшим пренебрежением, чем когда-то Б.Н.». Ну что ж, такова природа женщины! По меткому наблюдению французского писателя Поля де Кока, «любовь женщины пропорционально усиливается с жертвой, которую она приносит своему любовнику: чем больше она ему уступает, тем сильнее она к нему привязывается. Что касается мужчины, то его, напротив, страсть утомляет, а слишком частое удовлетворение охлаждает его, а полное пресыщение даже разрушает те узы, которые налагает любовь».

Можно сказать, что Брюсов не просто пресытился – он «объелся» до тошноты. К тому же просто ничего не мог поделать с собой: «тонких клавиш души» вновь коснулся «проклятый виртуоз… ты хочешь стонов, хочешь слез», как он называл это непрерывное творческое желание испытывать новые и новые потрясения, чтобы запечатлевать их в новых стихах. Однако Нина и отношения с ней теперь только сковывали его.

Как птицы, очковой змеей очарованы,
Поднять мы не смеем измученных рук,
И, двое, железами давними скованы,
Мы сносим покорно медлительность мук.

Всегда предо мною улыбка поблекшая

Когда-то горевших, как пурпуром, губ.
Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,
И я неподвижен, как брошенный труп.

Привстать бы, сорвать бы оковы железные,

И кольца, и цепи! И вольными вновь
Бежать в дали синие, в сумерки звездные,
Где ставит алтарь свой меж сосен Любовь!

Со смехом упасть там на мхи потемневшие,

Объятья святые, как детям, сплести, —
Забыть эти муки, как дни отлетевшие,
Как камни на прежнем, пройденном пути!

Я знаю, исчезнет тоска нестерпимая

При веяньи первом прохлады лесной.
И снова ты станешь – любимая, белая, —
И я на коленях склонюсь пред тобой.

Но воля бессильна, как птица бескрылая,

И налиты руки тяжелым свинцом.
Ты никнешь в слезах, ненавистная, милая,
В оковах железных мы никнем вдвоем.