Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

Впрочем, если бы Ломброзо знал Нину Петровскую, он изменил бы формулировку и выразился бы так: «Чистая и сильная страсть сама по себе доводит любящую женщину до самоубийства, психического расстройства и до преступления».

Говорят, история повторяется. Любовная история Нины повторяла другую ее же любовную историю почти с абсолютной точностью. «На лекции Бориса Николаевича в Политехническом музее, – писал Брюсов Зинаиде Гиппиус, – подошла ко мне одна дама (имени ее не хочу называть), вынула вдруг из муфты браунинг, приставила мне к груди и спустила курок. Было это во время завтрака, публики кругом было мало, все разошлись по коридорам, но все же Гриф, Эллис и Сережа Соловьев успели схватить руку с револьвером и обезоружить. Я, правду сказать, особого волнения не испытал: слишком все произошло быстро. Но вот что интересно. Когда позже, уже в другом месте, сделали попытку стрелять из того же револьвера, он выстрелил совершенно исправно, – совсем как в лермонтовском «Фаталисте». И, следовательно, без благодетельной случайности или воли Божией, Вы совершенно просто могли бы получить от «Скорпиона» конверт с траурной каймой». Однако ходили слухи (например, это рассказывала Лидия Рындина, новая жена Сергея Соколова), будто Нина грозила Брюсову самоубийством и просила его достать револьвер. И он – достал ей! Ну и чуть сам не словил пулю…

Конечно, он уже не чаял, как от Нины отделаться, тем паче что она измучила-таки его своей местью.

Ходасевич так об этом рассказывал: «Она тщетно прибегала к картам, потом к вину. Наконец, уже весной 1908 года, она испробовала морфий. Затем сделала морфинистом Брюсова, и это была ее настоящая, хоть не сознаваемая месть».

Конечно, женщины – существа загадочные… Ломброзо в своих исследованиях очень любил проводить аналогии поведения женщин и самок диких животных. Рассматривая аналогичную ситуацию, он упомянул о самке африканского дикобраза (!), которая казалась очень к нему, к дикобразу, привязанной, однако, когда он посмел отказаться от ее ласк, она так укусила его в голову, что он умер.

Брюсову повезло, он хоть жив остался, хоть привязанность к морфию сохранил на всю жизнь. Впрочем, этой зависимостью он не слишком тяготился – в отличие от присутствия Нины, от которой он хотел избавиться как можно скорей.

«Осенью 1909 года она тяжело заболела от морфия, чуть не умерла, – вспоминал Ходасевич. – Когда несколько оправилась, решено было, что она уедет за границу: „в ссылку“, по ее слову. Брюсов и я проводили ее на вокзал. Она уезжала навсегда.

Знала, что Брюсова больше никогда не увидит. Уезжала еще полубольная, с сопровождавшим ее врачом. Это было 9 ноября 1911 года… Наступил день отъезда. Я отправился на Александровский вокзал. Нина сидела уже в купе, рядом с Брюсовым. На полу стояла откупоренная бутылка коньяку (это был, можно сказать, «национальный» напиток московского символизма). Пили прямо из горлышка, плача и обнимаясь. Хлебнул и я, прослезившись.

Это было похоже на проводы новобранцев. Нина и Брюсов знали, что расстаются навеки. Бутылку допили. Поезд тронулся. Мы с Брюсовым вышли из вокзала, сели в сани и молча доехали вместе до Страстного монастыря. Это было часов в пять. В тот день мать Брюсова справляла свои именины. Года за полтора до этого знаменитый дом на Цветном бульваре был продан, и Валерий Яковлевич снял более комфортабельную квартиру на Первой Мещанской, 32 (он в ней и скончался). Мать же, Матрена Александровна, с некоторыми другими членами семьи, переехала на Пречистенку, к церкви Успенья на Могильцах. Вечером, после проводов Нины, – отправился я поздравлять.

Я пришел часов в 10. Все были в сборе. Именинница играла в преферанс с Валерием Яковлевичем, с его женой и с Евгенией Яковлевной.

Домашний, уютный, добродушнейший Валерий Яковлевич, только что, между вокзалом и именинами, постригшийся, слегка пахнущий вежеталем, озаренный мягким блеском свечей, – сказал мне, с улыбкой заглядывая в глаза:

– Вот, при каких различных обстоятельствах мы нынче встречаемся!

Я молчал. Тогда Брюсов, стремительно развернув карты веером и как бы говоря: «А, вы не понимаете шуток?» – резко спросил:

– А вы бы что стали делать на моем месте, Владислав Фелицианович?

Вопрос как будто бы относился к картам, но он имел и иносказательное значение. Я заглянул в карты Брюсова и сказал:

– По-моему, надо вам играть простые бубны. – И помолчав, прибавил: – И благодарить Бога, если это вам сойдет с рук.

– Ну, а я сыграю семь треф.

И сыграл».

С Брюсовым, в общем-то, все было ясно. Демон остался демоном.

Быть может, все в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов…

Быть может! И всякая любовная история – тоже.