Бедность, или Две девушки из богемы

— Пятый класс, вторая четверть, — сказала Женя. — Картина

Репина, называется «Не упадите вниз».

— Не понял.

56

Женя закуталась в какой-то свитер лоскутного цвета, накинув

на голову капюшон, и растирала джинсами одну ногу о другую. Ей

не было холодно, она просто бесилась оттого, что не может — вот

прямо так — встать и уйти — и отворачивалась от Ненашева.

— А чего не понял? Вот я всё думаю: тебе заткнуться или мне

тебе вмесить? Я тут с тобой со сранья. Я сижу, слушаю твой бубнеж.

Ну что ты можешь мне дать? Уроки игры на рояле? Научить пра-

вильно ноты переворачивать? Я и так на нем умею. «Подмосковные

вечера». Я закончила музыкальную школу, и художественную, между

прочим. Меня родители любили.

И это называется ее: «Пойдем — потрещим, пока прохладно?»

А кто-нибудь задумывался, что от этого треска — женского в осо-

бенности — лопаются барабанные перепонки, дети кусают груди

кормилиц, Европа разваливается на куски…

Сережа спустился к Ангаре, прошлепал по водорослям, и от-

чаянно, с лицом самоубийцы, сходу нырнул в нее, а потом уже

мокрый, утопивший феньку с шеи (нырнул с ней, вынырнул без

нее), вернувшись к Жене и хватаясь именно за то место, где, кроме

голой шеи, уже ничего и не было, чуть подпрыгнул, словно пытаясь

подвесить себя, как безличный предмет, как штаны или ботинки, в

этом мороке, не тумане даже — спросил:

— Ты что, меня бросаешь?

Женя стояла, облокотясь прекрасными сияющими локтями на

парапет; в лице ее было даже не презрение, а не знающая жалости

или мысли радость легкой победы.

— Я уезжаю в Братск — сказала она. — Мне здесь… надоело.

— А мне здесь весело? Тетя сошла с ума из-за какого-то Альберта, ты спишь с каждым встречным-поперечным, мы трахаемся, где попало, и ты еще специально в этот момент повышаешь голос, чтобы привлечь

к нам внимание! Искусствоведша вон тоже слилась, но перед этим

зачем-то заблокировала все компьютеры в музее. Вы сговорились?

— Какая искусствоведша?

— Такая. Искусствоведческая. Которая уехала из города, от-

ключила все компьютеры в музее и не сказала никому пароль. Вот

тебе случай. Мы ехали с другом в поезде и все деньги пропили. У нас

осталась только книга Артема Веселого «Россия, кровью умытая».

57

Подъезжаем к Тайге, а там опохмелиться можно. Пиво «Крюгер». Тут

у меня начинается «оперное», у друга плебейский блевандос, а туалет

заперт. Я давай всем толкать эту книгу, никто не берет, даже отшаты-

ваются… Чуть не ссадили как контру. Подъезжаем мы к Томску…

— Слушай, зачем ты все это мне рассказываешь? — Женя так бы-

стро изменилась, что снова стала нравиться себе, и кинула на парапет

этот лоскутный свитер, который так долго стаскивала с себя. — Ты

же видишь, что ты мне неинтересен. И байки твои. Ты такой веселый.

Она долго смеялась, а потом замолчала.

— Я умереть хочу.

— Зачем это? Ладно, другой случай. Мы идем с Наташкой Бара-

новой по ночному Омску… Мы ходили по мертвой снежной зоне туда

и обратно. Я не считал, сколько раз. А она потом говорит: «Четырнад-

цатый раз идем! Я уже замерзла!». То есть она-то все время считала!

Сережа упал на колени и обнял ноги Жени. Женя отдернула ногу.

Что бы она перед этим ни говорила, ей все равно стало стыдно, как

будто за ней подглядывают.

Следовавшая мимо группа гопников внезапно остановилась и

стала внимательно разглядывать мизансцену, возможную только в

дешевой мелодраме любого Народного Драмтеатра. Ничего хоро-

шего это не предвещало.

Женя встала и прошла как будто сквозь них, постоянных по-

сетителей острова, выполняющих упражнение гоп-приседания*, равнодушно дымя сшибленной у кого-то еще этой ночью застенчиво

или забывчиво неприкуренной сигаретой «Virginia Slims».

 ХИТРОСТИ МОЛОДОГО МУЖА

Сережа пришел к Семену мокрый и избитый. Долго расстегивал

пуговицы, потому что пальцы не могли их зацепить, и, почти лежа

на боку, развязывал шнурки, ботинки хлюпали то ли водой, то ли

кровью. Давалось это непросто, потому что он почти ничего не видел.

_________________________

* гоп-приседания — сидение на кортах (местн.).

58

— Что с тобой, да на тебе лица нет! — сказал, не оборачиваясь, Семен, уже вернувшийся  с работы и остервенело правивший тек-

сты, а слышал только, что кто-то ворочается у двери, и чувствовал

какой-то неприятный запах, заставивший его обернуться, прежде чем

сперва посетовать на соседей из трешки, интересных тем, что у них

на стене всегда висел плакат «Руки прочь от Вьетнама!», и которые

на кухне по утрам с боевым уханьем постоянно разделывали мясо.

Скинув один ботинок, лавируя при этом другим, Сережа при-

слонился спиной к стене. Его речь напоминала, будучи вполне инто-

национно ненашевской и внятной, что-то вроде камланий юродивого, только приблизительно понимающего, где он находится.

— Мне все время кажется, что она мне изменяет. Я уже не могу

с ней целоваться. Брезгливость какая-то. Мне кажется, что она вот

только что целовалась с кем-то, а потом подкрасила губы и вперед.

Я теперь понимаю, что человек может пойти на преступление из-за

любви, и я бы пошел.