Бедные дворяне

– Не погубите! – подхватили Рыбинский и Тарханов, вставая и кланяясь.

Никеша снова спутался, не умев уже разобрать: шутят ли над ним, или вправду эти господа боятся потерять свои имения, а он может овладеть ими.

Сомнение и корысть взволновали душу и слабые мозги Никеши.

– Я ничего не знаю-с… Я человек темный, неграмотный! – отвечал он. – У меня тятенька есть, я не один.

– Вы только дайте нам клятву, что ничего не скажете вашему отцу: ему самому и в голову не придет хлопотать, если не хлопотал до сих пор. Кроме этой клятвы вы приложите руку к бумаге, которую мы напишем и в которой вы скажите, что отрекаетесь за себя и за весь род ваш от имений, нам принадлежащих.

– Я неграмотный… Как же я могу приложить руку… Я писать не умею-с… – говорил Никеша, начинавший в самом деле верить в возможность возвратить собственность своих предков.

– Это ничего, что не знаете грамоте, – отвечал Тарханов, принимая подобострастный вид. – Фамилии не надо подписывать. А вы только потрудитесь намазать руку чернилами и приложить ее к бумаге. Не откажите, господин Осташков, будьте милостивы.

– Жена, что же ты не просишь господина Осташкова? От него зависит участь наших детей. На колени! Целуй руки у господина Осташкова, моли его, проси, не отставай, пока не смилуется.

Горничная бросилась на колени и ловила руки Никеши, который, считая ее барыней, очень сконфузился, краснел, пыхтел, барахтался, поднимал руки вверх и прятал за спину.

– Помилуйте! Как можно… Не извольте беспокоиться!.. – лепетал он в смущении.

Между тем горничная кричала с отчаянием в голосе: «Батюшка, отец родной, благодетель, не погубите, не оставьте без куска хлеба, заставьте за себя вечно Бога молить».

Зрители уже не могли более притворяться, и общий единодушный хохот, огласивший комнату, окончательно сбил с толку бедного Никешу.

– Экой какой вы, Яков Петрович: это вы не выдержали! – говорил Неводов сквозь смех.

– Ну, да уж будет: что его мучить… Посмотрите: бедный вспотел, точно из бани вышел.

– Ну, будет и в самом деле. Ступай вон! – сказал хозяин, обращаясь к горничной.

– Ну, брат Осташков, спасибо: утешил! – говорил Рыбинский. – Да ты малый хороший, с тобой можно дело иметь: не сердишься.

– Я сам терпеть не могу этих несчастных, которые служат для общего удовольствия и потом вламываются в претензию, когда пошутишь над ними! – заметил Тарханов.

– Да он еще и теперь, кажется, не совсем образумился и хорошенько не понимает, что с ним было! – заметил хозяин. – Осташков, вы в самом деле не подумайте, что эта дама, у которой вы целовали ручку, жена моя. Это просто моя горничная девка… Ну-ну, не обижайтесь же: вы нас позабавили, за это я вам приготовил хороший подарочек, которым вы останетесь довольны.

Неводов ударил три раза в ладоши и вскрикнул:

– Эй!

– Вот еще! Смеет он обижаться: за это его можно так проучить, что своих не узнает! – примолвил Тарханов. – Велик он барин! Ты должен помнить, Осташков, что вместе с твоими душами, твой род нас наделил и рощами… Ты понимаешь… Жиг! Жиг!.. И Тарханов сделал известное движение рукою.

– Ну для чего же его стращать так? – возразил молчавший до сих пор Топорков. – Это нехорошо: он тоже дворянин!

– Нет, нет, это пустяки! – согласился Рыбинский. – Мы тебя в обиду не дадим, Осташков. Это вздор… он глупости говорит. Ты изъят от телесного наказания.

– Я никого не трогаю-с!.. Я бедный человек и должен все на себе переносить! – промолвил Никеша сквозь слезы.

– А условие, Осташков, не обижаться! Если не будешь уметь переносить наших шуток с тобой, тебя не захочет никто и знать… А будешь терпелив и умен, тебя дворяне никогда не оставят… Послушай, – обратился Неводов к вошедшему человеку, – там у меня в кабинете отобрано платье для господина Осташкова; поди помоги ему в него одеться. Подите же, Осташков, все, что там на вас наденут, будет ваше.

Осташков повеселел, улыбнулся и пошел за слугою.

– Нет, господа, его не надо запугивать: он малый, правда, глупый, но презабавный и не злой. Он может служить отличным шутом… – говорил Рыбинский, и все с ним соглашались.

– Однако, господа, пора, кажется, обедать? – спросил хозяин.

– Да уж давно пора бы, – отозвался Комков, – сегодня мне этот Осташков доставил отличный моцион: смерть проголодался. Отобедаем, а после обеда, господа, ко мне.

– Нет, нет, – возразил Рыбинский, – сначала ко мне и ночевать, а после, пожалуй, и к тебе; а то ведь от тебя, брат, не скоро вырвешься…

– Так уж я, господа, в таком случае домой, и буду вас ожидать к себе.

– Вот так уж не пущу домой… Полно, братец, а то все лежишь: право, ожиреешь, удар сделается… Нет, тебя надо протрясти хорошенько и разогреть твою кровь, а у меня есть чем. Я вам, господа, покажу новую личность у себя: Парашу. Как начнет плясать цыганскую… Фу ты, черт ее возьми, что это будет за девка… Огонь!.. Хоть сейчас в Москву в кордебалет. Посмотри, Комков, она разогреет твою кровь лучше всякого перца и водки… И этого гуся, Остатку, возьмем с собой: посмотрим, что с ним будет…

– Иван Александрыч, а пока до обеда не худо бы выпить водочки, – заметил Комков.