Бедные дворяне

– Ах, Сбогарушка, Бужор, Фани, ах, Фанька! Ну, ну, здравствуйте, здравствуйте! – приветствовал их Рыбинский. – Ну, ну, пустите же! Пойдемте в комнаты…

Собаки весело запрыгали впереди господина.

Взойдя на лестницу, Рыбинский остановился на широкой площадке перед дверью в прихожую и оглянулся назад.

– Где же наш гость дорогой? Остатка, где же ты? – спросил он.

– Здесь-с, иду! – отвечал Никеша, следовавший сзади всех других гостей.

– Ну, входи, братец, скорее!

И, как только Никеша вслед за другими ступил на площадку, Рыбинский указал на него одной из собак.

– Сбогар, chapeau bas![13] – проговорил он.

И собака со страшным, грозным лаем бросилась на Осташкова. Никеша испугался, пронзительно вскрикнул, хотел бежать, оступился и полетел вниз по лестнице. Послушный Сбогар с тем же лаем его преследовал, но осторожно снял с него шапку и принес ее во рту к ногам Рыбинского. На верху лестницы все зрители забавной сцены хохотали, между тем как испуганный, избитый и оглушенный падением Никеша лежал внизу и жалобно стонал.

– Что, Осташа, жив ли? – спросил его Рыбинский. – Все ли цело?

Никеша не отвечал, продолжая стонать.

– Не выломал ли ноги или руки? – заметил Комков.

– Нет, ведь лестница не крута! – возразил хозяин. – Просто он думает, что уж его съел Сбогар и что его на свете нет.

– Велите Сбогару втащить его сюда! – советовал Тарханов.

– Осташков, вставай, а не то собаки бросятся и разорвут тебя. Слышишь ли: вставай, говорят.

Но Никеша не смел пошевелиться от страха.

– Поднимите его и поставте на ноги! – приказал Рыбинский лакеям.

Когда Никешу подняли, он был бледен и дрожал от страха.

– Всего бьет-с, как в лихорадке! – заметил один из лакеев со смехом.

– Экой трус!

– А еще знаменитых предков потомок! – говорил Неводов.

– Арапником бы хорошенько: весь бы страх как рукой сняло! – прибавил Тарханов.

– Ну перестань же бояться, дуралей: неужели я в самом деле затравить тебя хотел. Смотри-ка: у меня собаки-то умнее тебя: ну, Сбогар, va, rend lui le chapeau![14]

Сбогар поднял шапку и понес назад к Осташкову. Тот, при виде приближающегося врага, опять закричал не своим голосом и спрятался за лакеев.

Вверху снова раздался хохот.

– А, какова дрессировка, господа? – говорил Рыбинский. – Ну, Сбогар, брось его, дурака, venez – ici…[15]. О-ох, умник, умник! Ну, милости просим, господа… не бойся же ты, полно, никто тебя не тронет.

И он вошел в прихожую в сопровождении гостей. Слуги, оставя Никешу, побежали вслед за господами снимать шубы.

– Батюшки, погодите! Заедят! – упрашивал Никеша жалобным голосом, торопясь за лакеями и боясь остаться один.

В прихожей на столе лежали засаленные истасканные карты, которыми от нечего делать забавлялась без барина прислуга Рыбинского.

– Вот, подлецы, только и дела, что в карты дуются! – сказал он. – А что Тальма?

– Все в одном положении, – отвечал один из лакеев.

– Нет лучше?

– Точно как будто лучше, а плох!

– То-то плох: ты смотри у меня. В карты дуешься, а об нем, чай, забыл.

– Как можно забыть-с: каждую минуту около него.

– Серных ванн, чай, не делал без меня?

– Как можно не делать! И ванны делали, и мушку поставили. Извольте сами посмотреть…

– Да, разумеется, посмотрю… Ах, господа, какая жалость: чудный щенок у меня зачумел. И, кажется, не перенесет… Просто не могу видеть без слез… Ну, господа, милости прошу без церемонии: по обыкновению, как дома. Приказывайте кому чего угодно: вина, водки, чаю – распоряжайтесь, пожалуйста, сами. А я схожу на минутку. Ну, Яков, пойдем к Тальме.