Бедные углы большого дома

Варя вздрогнула и сла, почти упала на стулъ. Ея голова была отуманена всей предшествовавшей сценой. Ей самой нужна была помощь. Скрипицыну уложили въ постель. Пріхалъ докторъ и сказалъ, что у нея горячка. Варя начала ходить, чередуясь съ Ольгой Васильевной, за благодтельницей. Она какъ-то боялась этой женщины, костлявой, блдной, съ полусдыми волосами, прежде казавшимися черными. Ее заставлялъ вздрагивать горячечный бредъ полумертваго существа. Сначала этотъ бредъ вертлся на давно минувшихъ свтлыхъ событіяхъ молодости, что подавало доктору надежду на выздоровленіе, и дйствительно, Скрипицына какъ будто забыла недавно случившееся и отдыхала въ далекомъ прошломъ; но какъ только стали воскресать ея силы, такъ тотчасъ же недавнее вспомнилось ей снова.

— Модистк не смютъ давать совтовъ, а мн, начальниц школы, смютъ! — бормотала она. — Я тряпка… Кредиторы, братъ… Переписывались, переписывались!.. Лжешь, лжешь, лжешь, негодная двчонка!

Варю бросало въ жаръ отъ этихъ отрывистыхъ фразъ, а ночи, блдныя, тихія, мутныя, снова напоминали ей другія ночи, другую потухающую жизнь и тоже бредъ, полубезсмысленный, полупонятный, среди котораго ясне всего звучало слово: «не живи!..» Какъ не жить? Вопросы, мечты, воспоминанія роились, какъ пчелы, жужжали, мшались между собою, иногда убаюкивали молодую голову, и тихо клонилась она въ полудремот, низко, низко клонилась на грудь. Вдругъ какой-нибудь внезапный шумъ на двор пробуждалъ Варю; она поднимала голову, медленно обводила глазами комнату, видла все ту же полумертвую массу худого человческаго тла, тотъ же едва мерцающій ночникъ, едва теплющуюся лампаду, озаряющую потемнвшіе лики святыхъ, и снова дремала усталая двушка. Въ одно изъ такихъ полупробужденій она увидла въ полудремот, что полуживой трупъ копошится на кровати, его голова какъ-то странно поднята и прислонена въ столбику кроватной спинки, на ше повязанъ платокъ, обвивающій и этотъ столбикъ отъ кровати, тло какъ будто силится податься впередъ, въ горл трупа слышится какая-то страшная хрипота, ночникъ едва горитъ и, кажется, готовъ потухнуть. Варя долго смотрла испуганными глазами на эту картину, наконецъ, очнулась и бросилась изъ комнаты.

Въ комнату явились со свчами люди и внезапно озарили свтомъ Скрипицыну, которой худая голова была привязана къ спинк кровати, а руки силились оттянуть тло отъ этой страшной головы съ острымъ носомъ и впалыми глазами. Стали развязывать платокъ. Скрипицына начала биться, у нея на мигъ явилась сила.

— Не хочу, не хочу жить! — бормотала она. — Слышите, не хочу! Не смйте трогать! Негодная, ты имъ сказала! проклятая двчонка! Слышите, не хочу!

Скрипицына билась, ее пришлось держать. Черезъ минуту силы снова оставили ее. Не долго пришлось ей жить, судьба услужила ей, послала смерть.

Опять похороны, опять осмотръ покойника и глубокія соображенія, теперь еще боле глубокія, такъ какъ весь домъ интересовался предстоящимъ аукціономъ и разглядывалъ, нтъ ли какой-нибудь посудины для выгодной покупки. Вроятно, и читатель поинтересовался бы всмъ этимъ, потому что интересно видть, какъ продаютъ для уплаты долговъ т вещи, которыми мы любовались. Вотъ кушетка, гд вы часто сиживали, расточая комплименты хозяйк; вотъ блюдечко, гд лежала ваша визитная карточка, она лежитъ на немъ и теперь, и суровый кредиторъ, прочитавъ на ней вашу фамилію, говоритъ: «Ишь, тоже, врно, какой-нибудь прихлебатель былъ, подалъ, что у насъ въ долгъ забиралось». Все это интересно, но я напомню читателю, что у насъ есть одна живая вещь, которую некому взять, — это Варя. Передъ нею въ эти два года совершился цлый романъ человческой жизни, описанный въ этихъ пяти главахъ, она понимала это и не думала, что эти два года прошли безсодержательно, нтъ! она научилась понимать многія вещи, которыхъ не понимала прежде. Два года тому назадъ она слышала дома одни вопросы о томъ, что испечь въ воскресенье: пирожокъ или каравайчикъ? и въ этомъ видла почти всю сущность жизни. Теперь она узнала, что значитъ блескъ баловъ и театровъ, прочитала нсколько романовъ; поняла, что такое значитъ привязанность Ардальона, Игнатьевны, Ольги Васильевны; Скрипицыной и ея брата, — и ясне всего поняла, что значитъ остаться одной среди сотенъ тысячъ чужихъ, не знающихъ о ея существованіи людей. Два года тому назадъ эти слова были для нея китайской фразой, теперь они стали роковою частью ея думъ. Она твердила себ: «я никому не нужна!» и эти страшныя слова были правдой. Вдь, положа руку на сердце, читатель, вы должны сознаться, что и вы не взяли бы ее ни въ горничныя, ни въ гувернантки, ни въ швеи; вдь она ни къ чему не была еще приготовлена. Да, она была никому ни на что не нужна.

— Душенька, о бэтній мой малютка! — говорила ей ломанымъ языкомъ на похоронахъ Скрипицыной какая-то нмка. — Фи совсмъ сиротъ, никого у фасъ нтъ?

— Никого! — опустивъ голову, отвтила Варя.

— О, я такъ любить такой молотенькой созтань! — воскликнула съ чувствомъ нмка. — Хотитъ, а фасъ къ себ беретъ?