Бедные углы большого дома

— Кто тамъ звонилъ? — спрашивалъ лакей, проводившій все время въ дремотѣ и кражѣ барскаго вина.

— Побирушка наша пришла, — отвѣчала егоза-горничная, улучшавшая обѣдъ для прислуги объѣдками съ господскаго стола.

— Опять напрячетъ всего. Какъ она бутылокъ не носитъ, чтобъ вино сливать!

— Третьяго дня пять пирожковъ утащила, — промолвила горничная, вѣроятно забывъ, что эти пирожки передала она своему троюродному или какому-то другому брату.

— А еще барышней зовется! Хуже насъ, хамовъ!

— Ну, ужъ барышня! Видали мы этакой-то дряни!

Горничная имѣла полное право презирать Ольгу Васильевну, потому что та въ послѣдній новый годъ, краснѣя и бормоча извиненія, дала ей вмѣсто обычнаго рубля только двугривенный!

Эти разговоры не ушли отъ слуха господъ, — я этимъ не намекаю на то, что господа могутъ подслушивать или выспрашивать слугъ о своихъ знакомыхъ, — и презрѣнье прислуги необходимо должно было отразиться и на образованныхъ господахъ. Ужъ если даже лакей презираетъ кого-нибудь, то какъ же господину стоять ниже его по своимъ нравственнымъ взглядамъ. Это было бы стыдно и нелѣпо, нечестно даже, если хотите, такъ какъ подобный поступокъ ронялъ бы, нѣкоторымъ образомъ, значеніе образованности развитія. Ольгу Васильевну стали трактовать съ тономъ покровительства, какъ бѣдное и голодное созданье, падающее до безнравственности отъ бѣдности и голода. Ей стали прямо говорить:

— Возьмите, Ольга Васильевна, себѣ этотъ пирожокъ! Ольга Васильевна, душечка, мы вамъ велѣли рябчика завернуть. Вы, милочка, не сердитесь; вѣдь мы васъ, какъ родную, любимъ и знаемъ, какъ вамъ неудобно готовить для себя одной. Это крайне невыгодно. Какъ тяжело у насъ женщинѣ жить одной: мужчина въ кухмистерской можетъ пообѣдать, а женщинѣ мѣшаютъ эти глупые предразсудки и обращеніе нашихъ звѣрей-мужчинъ. Одной же держать столъ невозможно, просто невозможно при этой дороговизнѣ. Право, при видѣ этого иногда готова проповѣдывать въ пользу ассосіацій, а ужъ, кажется, знаешь, какое это зло, какъ это… это… подрываетъ тамъ, ну, знаете, эти… эти основы…

Далѣе барыни вздрагивали, договорившись до «основъ», и рѣчь шла въ серьезномъ тонѣ, съ извѣстною долей запинокъ и подыскиванья разныхъ ученыхъ словъ. Ольга Васильевна, краснѣя, принуждена была брать завернутаго въ бумагу рябчика, дерзко сунутаго ей горничной, и, улыбаясь, благодарила «душеньку», «миленькую», «голубушку», то-есть эту горничную. Черезъ мѣсяцъ еще, она уже не краснѣла, и что же ей было краснѣть? Она, Ольга Васильевна, не существовала, — существовала одна Варя, а для Вари можно было сдѣлать все.

— Настоящая старая дѣвка сдѣлалась, — говорилъ то тотъ, то другой мужъ женѣ про Ольгу Васильевну. — Я думаю, у нея тамъ на цѣлый годъ провизіи запасено.

— Я думаю! Мнѣ кажется, у нея привязные карманы подъ платьемъ.

— Что ты? Ха-ха-ха!.. Однако, серьезно говоря, это отвратительная скаредность! И какъ она одѣвается, платье — поддергулька какая-то, шляпка блиномъ…

— Да, я ее какъ-то на улицѣ, встрѣтила, — маршируетъ она но грязи, точно отъ кредиторовъ улепетываетъ, — я, согрѣшила, сдѣлала видъ, что не вижу ея; да она и не замѣтила меня, она, кажется, и никого не видитъ, бѣгая по городу.

— Хорошо еще, что сплетнями не занимается…

— Ну, мой другъ; не вѣрю я этому! Недаромъ она изъ дома въ домъ шмыгаетъ… Правда, я ее разспрашивала, знаешь, для испытанія, про тѣхъ и про другихъ — такъ ничего не сказала, вѣдь она хитрая… у-у, какая хитрая! знаетъ, что я не терплю сплетенъ: я вѣдь и разспрашивала, такъ мнѣ было гадко, гадко; можетъ-быть, вѣдь и на лицѣ моемъ это было видно… А то, я думаю, сплетничаетъ… Вотъ хотѣлось бы мнѣ узнать, что она про Ивашевыхъ говоритъ, выпытаю у нея непремѣнно, ужъ ихъ-то, я думаю, чернитъ, чернитъ хуже грязи…

— Хорошо еще, что дѣти поняли всю смѣшную сторону этой скаредности и попрошайства, а то иначе она вредно бы подѣйствовала на нихъ; теперь же это даже полезно, они смѣются надъ ней. Она служитъ имъ вмѣсто Илота. Вчера я самъ слышалъ, какъ Ванька съ серьезнѣйшимъ видомъ предлагалъ ей пастилки, и вѣдь не улыбнулся, подлецъ, — ни-ни!

— И взяла?

— Взяла, даже поцѣловала Ваньку. А у него, у мошенника, только щеки надулись, и глаза таращатся, чтобы удержать смѣхъ. Бестія будетъ мальчишка!