Бедные звери шизария

— Что происходит?! — пыталась я прояснить ситуацию, но опомниться не успела, как с меня в одно мгновение содрали трусы и бюстик, натянули казенную необъятную сорочку. Она мешком болталась на плечах, и сквозь рваный ворот я заметила, как по обнаженной коже побежали мурашки. Белые халаты стояли невдалеке и разглядывали меня с ног до головы. Их придирчивые взгляды напоминали взгляд портнихи на примерке. Точно так мастер издали рассматривает плоды своего труда и прикидывает, что где следует приметать. Да, сорочка была великовата…

— Подстели клеенку! — обратился один белый халат к другому.

— Какую клеенку?! — не дошло до меня, но объяснять не стали, и я поняла, что они вообще не слышат моих слов. Разговаривают только друг с другом. А меня, моих вопросов и претензий будто нет. Не существует таких, как я для них, и точка. Исчезла, растворилась в параллельном пространстве — и хрен со мной.

Между тем санитарки содрали с пустой кровати грязную окровавленную простыню, разостлали на матрасе оранжевый резиновый квадрат, застелили сверху то же самое грязное белье… Свежие, слегка подсохшие пятна обильных кровотечений санитарка пригладила руками, заправила края под матрас.

— Привязывать будем? — спросила она.

— Сказали, что буйная, надо привязать, — небрежно махнула рукой медсестра.

Я увидела в ее руках длинный черный ремень…

В моей душе словно что-то надорвалось. Я поняла, что обратного пути из этой жуткой комнаты не предвидится. Буйная? И кровь на кровати… Чья кровь? Кто здесь лежал? Почему не заменили белье? Потому что не боятся жалоб. Почему не боятся? Потому что нет разницы… Тот, кто здесь заживо сгнил в крови никому не сможет пожаловаться. Ни родным, ни прокурору. Так же будет и со мной. Я с этой грязью — по одну сторону жизни, а стервы в идиотстких косынках — по другую. Или даже не жизни — а смерти? Разве это больница? Понятно, что здесь творится. Об этом трубят все газеты. Лоботомия. Током выжгут мозг. Привяжут — и под напряжение! А клеенка — диэлектрик. Неужели здесь сейчас со мной случится непоправимое?

Сразу же пришли на ум скандальные случаи превращения здоровых людей в идиотов, вспомнились недавние статьи о всесильных психотропных, об электросудорожной терапии, после которой человек забывает не только свое имя, но и в туалет не может сходить по человечески….

Сердце сжалось от страха в маленький незаметный клубочек и покатилось в небытие… Меня потащили к омерзительной кровати, обляпанной чужой кровью. Кто-то недавно отмучился здесь… А теперь я… А теперь меня…

— Нет! Нет! Нет!!! Только не это!

Но окаменевшее от ужаса тело вмиг стянули ремнями и надежно прикрутили к железным перекладинам, я утонула в матрасе, пропитанном затхлым духом пыток и дикого отчаянья…

— Требую сообщить прокурору! — пыталась защититься пустозвонным символом справедливости, но в ответ услышала ядовитый хохоток:

— Прокурор в соседней палате. Далеко ходить не надо, — белые халаты внимательно смотрели на меня.

Я разглядела их лица. Ничего примечательного, седые волосы были аккуратно заправлены под косынки, серые глаза, истертые мылом щеки. Но эти женщины откликнулись на слово "прокурор"? Значит любят шутить, как нормальные люди с чувством юмора. А главное соизволили мне ответить, значит, можно им что-то объяснить, их можно уговорить, улестить, или напомнить, например, о последних скандальных статьях в газетах, о карательной медицине, о ментах — преступниках, о том, что перестройка требует жертв…

— Завтра мы тебе сразу двух наших прокуроров покажем, — одна из санитарок весело смотрела на меня, держась за спинку кровати, и переглядываясь с напарницей. Привязав меня, видимо решили, что "буйная" теперь не опасна и можно повеселиться.

— Завтра? Почему завтра? Я здесь ночевать не собираюсь! Немедленно позовите главного врача! Или заведующего! Кто здесь главный? Здесь есть грамотные люди? Кто здесь врач?

— А врач ушла! Придет только завтра!

— Развяжите! Умоляю! Никуда не убегу!

— А у нас тут все привязаны! Так положено!

И действительно. Справа и слева стали приподниматься на постелях какие-то страшные фигуры со вздутыми лицами, с неживыми глазами, провалившимися в пустые черепа, с бессильно упавшими руками вдоль окаменевших тел.

"Боже мой, я такая же буду? Зачем меня привязали? Лоботомия необратима", — крутилось в мозгу, а разбуженные женщины настороженно прислушивались, пытаясь понять, о чем я говорю с белыми халатами, и что отвечают мне.

— Вы не имеете права привязывать! Это запрещено! Вы хотя бы изредка читаете газеты?! Развяжите меня! — требовала я, и вдруг ко мне присоединилась вся палата. Завыли справа, заплакали слева, взвился к высокиму потолку волчий тоскливый вой:

— Развяжите-е-е!!! Отпустите!!!

— Ребенка верните-е-е-е!!!

— Гос — п о — д и — и! По домам нам надо-о-о!!! По домам!!!

— О — ой!!!!…О — ой!!!…О — ой!!!…

Вся палата взорвалась от невообразимых страданий.