Бедный маленький мир

– Я никого не похищал и не убивал, – подал голос Генрик. – Я даже не знаю, о ком вы говорите. Ну я связался, старый дурак… Раз в жизни! Так я и знал…

И он вздохнул, стал часто сглатывать. Взял со стола салфетку и неловко, стесняясь, насухо вытер покрасневшие глаза.

– Не позорьте, – прошептал он, – не говорите Иванне. Я за вас молиться буду.

– Вы за себя молитесь, – посоветовал ему Виктор. И вдруг устыдился своих слов и прокурорской интонации. Иванна, тонкая душа, точно поморщилась бы.

Человека на фотографии звали Ираклий, и в сочетании с этим изысканным именем фамилия Куликов звучала странно. Но его так и звали – Ираклий Евгеньевич Куликов. И он был внебрачным сыном барона Эккерта. То есть был в жизни такой момент, когда Густав Эккерт, истинный правоверный католик, поступил не как католик, пренебрег ценностями семьи. И пока была жива Елена, данное обстоятельство имело статус неприятной и обременительной тайны, в которую был посвящен один лишь Морано, поскольку Эккерт стремился, оставаясь в тени, как-то заботиться о сыне.

Старик испытывал комплекс вины и перед Ираклием, и перед своей Еленой, и перед сотрудницей ООН Лерой Нотенадзе, с которой во время поездки в Америку у него ни с того ни с сего случился кратковременный ироничный роман. Лера, женщина умная, самостоятельная и с чувством юмора, о факте рождения сына и не думала сообщать Эккерту. К тому же спустя год она благополучно вышла замуж за российского спортсмена и олимпийского чемпиона по гребле Евгения Куликова и осела в Москве. И если бы, по иронии судьбы, одна из русских гувернанток внука Петьки не оказалась бы близкой подругой Леры, он, Эккерт, возможно, никогда бы о сыне и не узнал. Елена тогда еще была жива, посему гувернантка под благовидным предлогом отбыла назад в Москву с внушительным гонораром за неразглашение.

Когда умерла Елена, Эккерт встретился с сыном. К тому времени Ираклий был на последнем курсе МГИМО, выглядел благополучным мажором и родного отца принял удивленно и настороженно. Но – не отказался от предложения работать у Эккерта и курировать международные контракты.

– Но случилось кое-что между ними, после чего Эккерт резко отодвинул сына от себя, – продолжал Генрик. – Перестал воспринимать. Вычеркнул из жизни. И впоследствии, несмотря на кровное родство, ни словом не упомянул его в завещании, сделав Иванну своей единственной наследницей.

Виктору стало не по себе. Может, это и есть то, чего боялась Иванна? Может быть, Ираклий, который, возможно, причастен к исчезновению девушки Витты, представляет реальную угрозу и для Иванны?

– Нет, – покачал головой Генрик, уловив его мысли, – с этой стороны Иванне ничего не грозит. Вообще ничего. У нее иммунитет. Ну что вы так смотрите? Неужели думаете, что Эккерт мог умереть и оставить Иванну без защиты?

Бедный Лихтциндер уже уморился подпирать собой косяк и присел на табуретку, закрыв корпусом дверь.

– Не понял, – удивился Виктор. – Объясните, что за защита такая. И заодно расскажите, что случилось между Эккертом и Ираклием.

– Вот тут у нас критическая точка, – мрачно произнес Генрик. – Ни на один из этих вопросов я отвечать не буду. Я связан словом, если вы, молодой человек, понимаете, что сие значит. Я Эккерту слово давал. Уж пусть лучше Иванна узнает, каким я на старости лет оказался говнюком, чем его нарушить… При желании можете меня убить.

– Господи, – вздохнул Виктор, – у меня уже голова от вас пухнет.

– И к тому же, – проигнорировал Морано его замечание, – это для вас сейчас не главное. Клянусь вам: это – не главное.

– Ну ладно, – согласился Виктор, – пока не главное. Так каким же говнюком вы оказались?

– Жадным говнюком. Мне предложили откат. В три миллиона долларов. И я согласился. Ну, не буду описывать вам мои низменные стариковские мотивы, мои слабости и душевные терзания. Пропустим их. Но если теперь Иванна перестанет мне доверять, она будет совершенно права.

– Подождите вы с Иванной, мы потом к этому вернемся. Ираклий вам откат предложил?

– Вот именно. Человек, о котором последние двадцать лет Эккерт и слышать не хотел. Он предложил мне откат в три миллиона за то, что я пролоббирую перед Иванной инвестицию в завод фармпрепаратов в Словакии.

– А зачем ему завод? – спросил Виктор. – Он же, насколько я знаю, занимается совсем другим. Каким-то там социальным проектированием.

– А вы напрасно с такой иронией… – вдруг нахмурился Генрик. – Социальное проектирование – чудовищно мощная штука. Но вопрос правильный. Я вот тоже все думаю – зачем ему завод?

* * *

– Ты будешь смеяться, – сказала мне Иванна, – но я поняла, что нам надо в Москву. Нам надо к родителям Маши Булатовой. У нее что-то произошло в семье. И она что-то знала. За это ее и убили. Ничего, что я так туманно изъясняюсь? Мне очень не нравится, что ее и Александра Владимировича истории лежат по касательной к орбите Эккерта. Это меня пугает больше, чем страх смерти за неумеренное любопытство.