Бедный негр

— Сесилио едет пополнять свои знания, дабы в скором будущем стать полезным гражданином и подготовить себя к великому служению отчизне, которая столь тяжко страдает от недостатка достойных мужей. Да озарит господь его разум и направит его сердце на путь истины и добра.

Речь дона Фермина вышла бы еще длинней и цветистей, если бы ее не испортила Луисана; вздох, который она подавила, хотя и не нарушил всеобщей торжественности, однако был замечен отцом и вызвал у него следующее замечание:

— Нет в тебе нежности, дочка, я уже не раз говорил тебе об этом. Ты схожа с едкой солью, которой невозможно питаться, но без которой немыслима пища, необходимая для поддержания нашей жизни.

Этой сентенцией дон Фермин закончил свою речь, он обычно произносил ее, когда желал подчеркнуть особенности характера дочери, а она, надеясь скорее добиться прощения за свою нетактичность, шутливо ему отвечала:

— Я очень прошу вас показать меня доктору, потому что эти вздохи, которые я не могу сдержать, должно быть, первые признаки начинающейся у меня болезни святого Витта.

— Перестань говорить глупости! — отвечал ей отец, смягченный этой выдумкой, на что втайне и надеялась Луисана. — Не дай бог, чтобы с тобой что случилось. Тогда конец нашему счастью и моей жизни. А теперь подойди ко мне поближе, уж ты добилась желанного примирения. Ступай поговори с Антоньито, ему есть что сказать тебе, а я тем временем побеседую с Сесилио.

Дон Фермин имел в виду Антонио де Сеспедес, единственного в семье человека, который добавлял к своему имени дворянскую частичку «де», извлеченную, по его словам, из забвения прошлого. Он был троюродным братом Луисаны, с детства они любили друг друга и даже были официально помолвлены.

Антонио де Сеспедес три года назад начал военную карьеру в артиллерийском корпусе и теперь считался лучшим учеником каракасской Военно-инженерной академии, гордостью начальства. Сейчас он возвращался на занятия после каникул, лихо восседая на горячем чистокровном скакуне, который больше привык к легким прогулкам, чем к тяжелому переходу в горах. Антонио сдерживал своего коня, приноравливаясь к смирному мулу, на котором сидел Сесилио, направлявшийся, как и молодой офицер, по дороге в историю. Антонио был сильным, статным юношей, немного тщеславным; рядом с ним худосочный и бледный пожиратель книг казался жалким и угловатым подростком.

Так они ехали в столицу по дороге из Каукагуа и Гуатире, а не морским путем, как предпочел бы дон Фермин, боявшийся, что верховая езда вытрясет всю душу из сына; кроме того, дону Фермину не нравился скакун Антонио, да и сама дорога: сколько раз уходил по ней Сесилио-старший в далекий неизведанный мир, постичь и узнать который собирался его сын. Молодых людей сопровождали дон Фермин и Луисана, направлявшиеся в Ла-Фундасьон, мимо которого пролегала дорога. Дон Фермин ехал туда по своим обычным хозяйственным делам, а Луисана только потому, что представился случай проводить брата; после смерти Анны Юлии в имении не ступала нога ни одной женщины из семьи Алькорта.

Проездом Сесилио собирался попрощаться с рабами на плантациях, которые любили его и ласково называли «Добрым Барчуком», а также с Педро Мигелем, который, зная о приезде Сесилио-младшего, специально поспешил ему навстречу, чтобы молодому Алькорта не надо было делать крюк и заезжать в Эль-Матахэй. Педро Мигель, напустив на себя, как обычно, угрюмый и замкнутый вид, однако горел желанием поскорее увидеть брата, быть может, последний раз в жизни.

— Да разве он вспомнит обо мне в своем Каракасе среди богатеев мантуанцев; они, должно быть, еще хуже здешних, местных! И уж как ему хотелось обучить меня грамоте, чтобы я нашел правильный путь в жизни. А я-то вел себя, как упрямый осел, и не хотел даже брать в руки азбуку… Теперь он уедет в столицу, и поминай как звали!

Так, — бормотал себе под нос Педро Мигель, вороша зерна какао, рассыпанные для просушки по внутреннему дворику асьенды.

Педро Мигелю недавно исполнилось четырнадцать лет, и он так пристрастился к земледелию, что, когда у него дома, на плантации в Эль-Матахэй, не было работы, он, несмотря на всю свою неприязнь к мантуанцам, охотно трудился на плантациях Ла-Фундасьон, — само собой разумеется, не на благо белых, а чтобы помочь рабам, к которым он относился с большим участием. Кроме того, в Ла-Фундасьон он всегда мог встретиться с Сесилио: тот обычно приезжал с доном Фермином из города и уж тогда они не разлучались. Сесилио ходил следом за Педро Мигелем, который ворошил граблями какао, и, не обращая внимания на его угрюмые односложные ответы, вел с ним беседу. Эта беседа доставляла маленькому дикарю большое удовольствие.

С самого раннего утра Педро Мигель ворошил и разравнивал зерна какао, то и дело поглядывая на дорогу, по которой должен был приехать молодой мантуанец.

— Наконец-то едет, — проговорил он про себя. И сердце его бешено заколотилось.