Бедный Павел. Часть 2 (СИ)

Я взмахом руки остановил все дальнейшие речи. Мне нужно было пару минут, чтобы прийти в себя. Наконец я спросил:

— Прасковья в сознании?

— Да, Ваше Императорское Высочество! — тяжело проговорил Щепин, — у неё сейчас священник.

— Ведите меня к ней! — я твёрдо решил, что я обязан быть рядом с ней. Слишком много дорогих мне людей ушло без меня, чтобы я позволил так уйти мой жене, пусть и нелюбимой, — Пруссаки Ваш диагноз подтверждают, Константин Иванович?

— Они в ужасе. Понимают, что если бы они вовремя…

— Ладно, это потом. — я уже полностью держал себя в руках.

Мама выскочила мне навстречу, и я попросил её заняться формальной стороной дела, оставив ей Щепина. Тихо вошёл в комнату, где лежала Прасковья. Хорошо знакомый мне Ротов встал мне навстречу с несчастным видом, я жестом отослал его вон вместе с прусскими врачами. Я стоял около Прасковьи, мы были одни.

Она посмотрела на меня и криво улыбнулась. Вид её был поистине жуток, она была сильно изнемождена.

— Что, муж мой, противно видеть меня такой?

— Как жаль, что я не придумал тебе ласкового прозвища…

— Что?

— Мы столько были мужем и женой, а я не придумал для тебя имени. — я присел на край кровати и взял её за руку, — Странно, но я больше всего сейчас жалею именно об этом!

— Как? Ты можешь плакать? — она была действительно удивлена.

— Могу, девочка, могу! — слёзы текли из моих глаз сами. Я смотрел на неё и видел ту красавицу, что обвенчали со мной при ликовании народа. Я жалел о том, что у нас не получилось. О потерянном времени, которое мы могли бы быть вместе. Я будто видел, что всё могло быть иначе.

Ротов дал ей макового молока, и ей уже не было столь больно. Я сидел рядом с ней и говорил с ней, успокаивая её. Я рассказывал ей сказки, истории, пел ей песни. Я был с ней рядом. Это был мой долг. Долг супруга, долг императора.

Сколько часов я провёл там, я не знаю. Потом она начала рассказывать мне о себе. Наконец, я смог понять её настоящие мысли. О её детстве, о суровой матери, которая только прикидывалась доброй, об Алиеноре Аквитанской[153], которую ей всегда выставляли примером женщины, что правит миром, о её предназначении стать великой императрицей. Боже, какими глупостями забили ей голову!

Она сама смеялась над своими былыми мыслями, над самой собой, над той прежней Прасковьей, что легко повелась на посулы Дашковой. Я даже ещё больше возненавидел эту бывшую мамину подругу, которая научилась отлично внушать другим людям нужные ей мысли. Решительно, ей не стоит жить, ибо она воплощение зла!

А потом настала тишина.

Я понял, что Прасковья уже не дышит. Она ушла. Возможно, в лучший мир. Я встал, отпустил её руку, вышел вон. Все всё поняли. Мама бросилась ко мне, пытаясь успокоить. Но мне это не требовалось. Было острое сожаление о несбывшемся.

— Бедная девочка! Бедная маленькая девочка! — думал я.

Всё прошло, я научился справляться с болью. И пусть все шептали вокруг: «Бедный, бедный Павел!», но это уже было не так…