Бедный Павел. Часть 2

Барабаны забили часто-часто и замолкли. Вывели пятнадцать человек, обряженных в серую одежду — осуждённые. По длинным рядам бывших мятежников прокатился вздох облегчения — не их казнить будут. Опять ударили барабаны и замолкли. На постамент поднялся бывший генерал-прокурор Сената Вяземский, который не участвовал в заговоре и получил пост секретаря Имперского кабинета. Он зачитал приговор — слова его доходили до приговорённых и первых рядов зрителей. К повешенью были приговорены четыре офицера и девять солдат, которые лично убивали своих товарищей, а также двое горожан, что с особенным азартом разбойничали в охваченном мятежом городе.

Барабаны снова забили. Приговорённых споро повесили, никаких помилований не было. А также не было сделано различий в казни дворян и простолюдинов. Это был ещё один чёткий сигнал о немилости престола к дворянам, и явного уравнивания их в статусе с прочими. Однако большинство увидело в этой казни и другой сигнал — казней больше не будет. Не станут Императрица и Наследник рубить головы без счёта и вести себя подобно предку их Петру Великому — будет что-то иное. Хотя тут же пошёл другой слух — это были только казни за убийства, за мятеж наказание будет позже.

Дальнейших указаний и даже намерений власти относительно судьбы бунтовщиков как и офицеров, так и солдат, да и просто примкнувших к заговору дворян не появлялось, шло следствие. Оно шло тяжело — не хватало людей, умений — слишком много участников было в заговоре. В круг внимания следователей попало в общей сложности более восьмидесяти тысяч человек. Реально разобраться в участии каждого было невозможно. Поэтому решено было выделить непосредственных участников и руководителей и разрабатывать их, а также самых богатых и влиятельных персонажей и покопать под них. Остальных — уж как получится.

В середине апреля я и мама получили итоговое заключение проведённого следствия и приступили к его изучению. Занимательное чтиво, которое позволяло понять роли участников и степень их вины. Дочитав, я приехал в Петропавловскую крепость — к Паниным, точнее, к Никите Ивановичу. Его брат Пётр имел для меня меньшее значение — он был ведо́мым, хоть и крупной фигурой, но в глобальных вопросах двигавшейся исключительно следом за братом. Разговор состоялся в кабинете коменданта крепости, куда привели моего бывшего учителя.

Он был подавлен, сильно похудел и осунулся, но при этом условия его содержания были весьма щадящими. Никита Иванович, конечно, томился неопределённостью и смертельной опасностью, но его достаточно авантюрный характер давал ему надежду на положительный исход, которой было достаточно для поддержания моего бывшего учителя в форме. К тому же он знал, что никто из членов его семьи не был казнён, а женщины, которые активно участвовали в неудачном заговоре, не были заточены в крепость. Увидев меня в кабинете, Панин воспрянул, но я сразу же осадил его:

— Что же, драгоценный мой, Никита Иванович! — произнёс я со всей доступной мне язвительностью, — Расскажите мне, с чего это Вы собирались убить мою дражайшую маменьку? Неужто Вы хоть на минуту могли подумать, что стать матереубийцей, даже ради получения абсолютной власти для меня приятно и допустимо? Я вам хоть чем-то дал понять, что могу обидеть, унизить ту, которая дала мне жизнь? А убить её? Ну, скажите мне, Никита Иванович?

Он ничего не смог мне сказать в ответ. Боялся? Конечно, боялся! Я явно был в ярости! Голос мой лязгал, скулы сводило… Я говорил с ним совершенно не так, как говорил раньше, не так, как подобает говорить верному ученику со своим глубокоуважаемым учителем. Причём эти проявления чувств были не наигранные, ну почти не наигранные — не такой уж я хороший актёр, чтобы изобразить такое достаточно натурально. Панин, низко наклонив голову, стоял передо мной несчастный, ясно понимая, что сейчас решается его судьба, и она может закончиться крайне неудачно.

— Что же вы молчите, Никита Иванович? Вы были так смелы, когда составили поддельный манифест, на котором было начертано моё имя! Вы — тот человек, который учил меня! Учил меня чести! Отвечайте! Что же Вы молчите? Объяснитесь, наконец, любезный! — на последних словах голос мой поднялся высоко, я почти кричал на него, а Панин молчал, опуская голову всё ниже и ниже. Я продолжал тем временем:

— Посмотрите мне в глаза и скажите, как Вы дошли до жизни такой? Вы — человек, что всегда считал себя олицетворением дворянской чести и кричал об этом на каждом углу! Вы считали себя умнейшим! Хитрейшим! А что я теперь вижу? Вы лгали! Вы, не испрося моего разрешения, воспользовались моим именем и подняли верных мне солдат и офицеров на бунт! Не заботясь об их дальнейшей судьбе! Как Вас правильно называть после такого? Возможно, изменником? Может, даже Вы видите своё место на плахе? — здесь он всё-таки посмотрел на меня. Первый раз видел у своего наглеца и хитреца учителя глаза, наполненные просто собачьими преданностью и тоской.

— Ваше Императорское Высочество… — залепетал он мне в ответ. Опять образовалась пауза. Я снова повысил голос: