Бедный Павел. Часть вторая

Как же так получилось, что Ваньку Никитина освободили, а его – нет? Ведь вместе всю дорогу были! За что к нему такая несправедливость-то? Пусть он, Петька Ивашин, вначале воспринял переворот с огоньком, увлекал своих товарищей в бой, а потом активно принял участие в грабежах! В конце-то он же признал право Вейсмана отдавать им команды!

Это же офицеры подбивали всех к мятежу! Он-то тут при чём? Он же вообще не виноват! А где все офицеры? Почему здесь только солдаты? Злоба выплёскивалась из него непрерывно и его даже сторонились другие осуждённые. Они шли пешком по дороге на Москву, отмахивая за день по 18 вёрст, и караульные разрешали переселенцам отдыхать на телегах со скарбом, что шли в караване. Однако Пётр своей злобой заслужил их нелюбовь и такой привилегии был лишён. Но он шёл, мерно переставляя ноги, сжав зубы, и не просил о помощи.

Так продолжалось долго, может быть, он, в конце концов, вытерпел бы всё до конца, накручивая себя всё больше и больше, а может быть, он погиб бы в пути, окончательно потеряв поддержку своих товарищей. Однако Ивашин был солдат, и вокруг него тоже были солдаты, которые видели на свете ещё не такое.

– Петька, дурья башка, охолони! Доиграешься! – ткнул его кулаком в бок Смыков, старый сержант-преображенец, который стал неофициальным предводителем их партии.

– Чего пристал, Иваныч! Несправедливо всё это! – и Ивашин принялся с жаром изливать душу старшему товарищу.

– Да, Петька! – вздохнул Смыков, поглаживая свои седые усы, – Вот ты дурень, так дурень… О чём ты? Чай не ты, а кто-то другой, вытаращив глаза, в Петербурге в дома врывался! Ты же был лейб-гвардии Преображенского полка солдат! Видел же, что с Афанасьевым за такое сотворили! А ты вроде живой, на своих ногах топаешь, а? Дорога в Москву знакомая, иди, да думай, что дальше делать будешь.

– Тебе-то легко говорить, Иваныч!

– Совсем сдурел, малец! – взорвался старый преображенец, – Ты-то кто? Солдат! А я сержант! Я воевать начал ещё до того, как ты у мамки сиську сосал! Я при Кунерсдорфе бился, едва без ноги не остался! Глядишь и офицером бы стал, коли командиры бы порадели! А тут на старости лет на Камчатку шагай! А жена моя, а детки! Старшому-то едва двенадцать годков! Им-то каково?! Мне легко говорить! Всю жизнь свою перечеркнул! И не ворчу! Шагаю да думаю, как мне быть дальше! Как деток вырастить! – идущий рядом конвойный, прислушивался к их разговору и посчитал нужным вмешаться.

– Не грусти, старый! Доля наша солдатская! Идти, куда приказали, выполнять, что приказали! Авось командиры знают, что тебе делать и как тебя голодным не оставить! Как видишь, кормят сытно, места для ночлега подготовлены! Что ещё надо! А там, хоть на Камчатку, хоть на тот свет! Ха-ха! Бог не попустит, свинья не съест!

– И то, правда! – грустно пробормотал сержант в ответ.

Вот этот-то разговор и повернул Петькин взгляд на ситуацию – многим-то ещё хуже! Столько среди ссыльных семейных, у них жёнки, детки. Им-то каково?! А он пока один-одинёшенек, только о себе и думать приходится. Что же тогда грустить-то так? Воистину – доля его солдатская. Назвался груздём – полезай в кузов…

В дворянской среде такое суровое наказание для бунтовщиков вызвало новое содрогание. Их отправляли в места столь далёкие, что они, казалось, расположены за краем земли – это не Тобольск, даже не Берёзов или Пелым. Для наших подданных стало очевидно, что власть сурова и не собирается прощать дворянам их ошибки просто так, но и прямо убивать их не хочет, а желает их умучить. Оттого судьба Меншиковых казалась, чуть ли не сказочной.

Одновременно, по стране прокатилась целая волна крестьянских бунтов, направленных против помещиков. Среди крестьян распространялись слухи, что дворяне больше не управляют ими и им можно мстить. Но что-то подобное мы предвидели, и войска быстро гасили эти вспышки. Виновных наказывали как положено – убийц и поджигателей отправляли в Петербург, где решалась их судьба, прочих участников – на Камчатку.

Подобное поведение властей показало, что Императрица и Наследник не окончательно потеряли доверие к дворянству. Всё опять успокоилось, но количество жалоб от крестьян на помещиков быстро нарастало. Слишком много времени не было порядка в их отношениях и теперь его предстояло наводить. Благо, что множество земель и крепостных, принадлежащих ранее осуждённым дворянам, переходило в казну, а это гасило протестные настроения среди таких крестьян.