Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

С маленьким Коттой был ласков, бережен и предусмотрителен, что редко встречаешь у молодых учителей и наставников. Когда же случалось ему столкнуться взглядом с Валерией, или приблизиться к ней, или оказать какую-нибудь мелкую услугу, тут наш Голубок вздрагивал, словно птенчик, краснел и бледнел, и радостно вспархивал, трепетал крылышками, записывал круги, иногда щебетал нечто неразборчивое и блаженное, а после еще больше смущался, еще пуще робел и возвращался к маленькому Котте, растерянный и будто пристыженный.

Такая у них была установка — скромность в сочетании с рвением, робость вперемежку с восторгом… Однажды я собственными глазами видел, как Голубок кружился возле своей жертвы на Яникуле, в садах Юлия. Он так преобразился, что я с трудом узнал своего милого друга.

Второй заброс. Голубок перешел в наступление. Во время прогулок он теперь всё меньше занимался Коттой и всё чаще ловил взгляды Валерии, причем смотрел ей в глаза до тех пор, пока она не отводила взор. В застолье он несколько раз обмакивал палец в вино и чертил на столе имя Валерии. Когда Валерия тянулась рукой к куску, он часто тоже тянулся, и руки их как бы случайно соприкасались. Однажды, когда Валерия пригубила из чаши и затем поставила на стол, он схватил эту чашу и, с другой стороны прильнув к ней губами, жадно отпил.

Он уже больше не вздрагивал и не краснел. На смену робкой застенчивости пришло то, что греки называют меланхолией. И меланхолия эта робкой не была. Она была грустной, бледной и ожидающей. То есть Голубок теперь часто грустил, особенно — в праздники, когда люди гуляют и веселятся. Лицо его стало бледным, и бледность придала его чертам утонченное изящество; он этой бледностью украсил себя, словно искусно подобранной косметикой.

Валерия, разумеется, обратила внимание. И однажды поинтересовалась у Кальпурнии: что происходит с юным учителем?.. Напомню, что Голубку в ту пору было двадцать два года, а выглядел он еще моложе…

И тут совершен был третий заброс. Кальпурния изумленно воскликнула:

«Ты что, не понимаешь?! Да он, бедняга, влюблен в тебя до беспамятства!»

Валерия не поверила.

А на следующий день с нарочным рабом получила от Голубка подарок — простенькую деревенскую корзину, в которой лежали гроздья винограда, лесные орехи, несколько каштанов. Корзинка была увита цветочными цепями. И в ней лежал кусочек пергамента, на котором были начертаны две строчки из Катулла:

Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,
Мальчик святой, к печалям людским примешавший
блаженство.

Валерия тотчас отправилась к своей подруге Кальпурнии и показала ей корзину. Кальпурния же вдруг пришла в ярость и вскричала, гневно сверкая прекрасными глазами:

«Ну, это уже чересчур! Теперь ноги его в моем доме не будет!»

Валерия попыталась заступиться за несчастного учителя. Но Кальпурния проявила решительность и Голубка от дома безжалостно отлучила.

Четвертый заброс тогда начался. Стоило Валерии выйти из дома, как перед ней возникала бледная тень Голубка — всегда безмолвная, всегда в отдалении, но неотступная, скорбная, горькая…

То впереди забеги, то ступай по пятам неотступно,
То приотстань, то опять скорого шагу прибавь;
Время от времени будь на другой стороне колоннады,
Чтоб оказаться потом с нею бок о бок опять

…

Так он потом напишет в своей «Науке». Но тогда он, боже упаси, не «забегал», а словно летал по воздуху, будто бесплотная тень возникая то тут, то там, как в гомеровском Аиде. Когда же Валерии удавалось к нему приблизиться, на бледном лице этой тени часто блестели слезы.

Польза есть и в слезах: слеза и алмазы растопит.
Только сумей показать, как увлажнилась щека!

— спустя много лет напишет Пелигн.

Всё было точно рассчитано. Валерия была добродетельной женщиной. А добродетель, среди прочего, включает в себя сострадание и милосердие. И вот Кальпурния велела Голубку: «Сделай так, чтобы она пожалела тебя. Пусть милосердие начнет теснить целомудрие. Пусть явится материнское чувство к тебе, страдающему ребенку. Мы ее за это чувство подцепим и медленно, осторожно, незаметно для нее начнем подтягивать к другим нужным для нас чувствам».

Ветку нагни, и нагнется она, если гнуть терпеливо;
Если же с силой нажать, то переломится сук.
Будь терпелив, по теченью плыви через всякую реку,
Ибо пустой это труд — против течения плыть

…

— позже напишет Пелигн.