Бедолаги

«Котеночек, почему ты не переоденешься в чистое? — спросил Дэйв, и Сара заметила, что он очень печален. — Ты же знаешь, что я вернусь. Ты же знаешь, я не оставлю тебя одну». Она рассказала об этом матери, когда они как-то днем остались наедине. Мать позвала Сару к себе часа через два после того, как та услышала ключ, поворачивающийся в замке, побежала в свою комнату, бросилась на постель лицом вниз и постаралась стать невидимой. Но мать ее не искала по квартире, а через два часа вдруг позвала, обняла и даже спросила, поела ли та. А Сара рассказала ей про крошечных принцесс и фей, не видимых простым глазом; изо рта у матери пахло кислым. И что они легко парят в воздухе, как пушок одуванчиков, а Дэйв — принц, который уходит и возвращается. Но дома он не показывался уже четыре дня, и мать тихо заплакала, и слезы потекли по ее лицу.

22

В газете написали, что надо запастись одеялами, батарейками, свечами и консервами. Так писала «Гардиан»: одеяла, батарейки, свечи, консервы. Изабель купила батарейки. Батареек, в отличие от одеял, свечей, консервов, у них в доме не водилось, как, впрочем, и техники, работающей на батарейках. Это она точно вспомнила, когда вернулась на улицу Леди Маргарет, достала из пакета другие покупки (свежее молоко, два авокадо за один фунт, недозрелых и жестких) и размышляла, куда бы пристроить эти батарейки. Пять упаковок по четыре батарейки двух размеров. Авокадо она положила на подоконник, на солнышко.

Со дня ее приезда прошли две недели, Изабель уже тут прижилась, с удовольствием ходила по Леди Маргарет в Кентиш-Таун, с удовольствием ездила на метро в центр, и в опере они побывали, и Элистер очень славный. Работать дома было порой скучновато, ей недоставало Андраша, и Петера, и Сони, но ведь это только начало, может, она и здесь найдет заказы, клиентов, а главное — пришла пора заняться всерьез иллюстрациями, картинками к детским книгам. Раньше она рисовала, вот и теперь будет рисовать. Пока Берлин голосует против войны, Лондон со своими солдатами — несмотря на протесты и демонстрации — уже вступил в бой, призывает население запасаться батарейками, одеялами, свечами и продуктами, не сегодня завтра войдет в состояние войны, в пустыню, но кто знает, что будет в Лондоне. Комиссия по поиску оружия покинула Ирак. «Ведь нет ничего, — заметил Элистер, — они ничего не нашли. А Турция закрыла свое воздушное пространство. Что из этого выйдет?» Про батарейки она ему не сказала. Может, это ложная тревога, но все равно тревога.

Якоб показал ей газету, рассказал про одеяла, свечи, батарейки, а сам засмеялся. Не то чтобы она принимала все всерьез или вправду боялась, но смех здесь неуместен. Он не хотел ее обидеть, но она все равно злилась. Чем он вообще занимается? Своим клиентом Миллером? Виллой в Трептове? Якоб положил деньги в вазочку на комоде, он никогда не забывал добавить новую бумажку, это были деньги на хозяйство, которые она расходовала, когда ничего не снимала со своего берлинского счета.

— Что ты хочешь на ужин? — спросила Изабель громко и четко, но Якоб уже ушел наверх.

Она стала беспокойной, взбудораженной, не как в Берлине. Три-четыре раза в неделю готовила горячий ужин. Тащила пакеты в кухню, ставила на холодильник, разбирала, размещала, перекладывала продукты. Но в этот раз сначала подошла к обеденному столу, взяла газету, брошенную на стул.

— Наверно, нам все-таки нужен телевизор! — крикнула она Якобу наверх.

У него зазвонил мобильник, Изабель услышала этот звонок наверху, шаги, его голос. Пошла в кухню, разрезала толстый полиэтилен, достала гладкую, холодную курицу. «В духовке, — подумала она, — с чесноком, вином и тимьяном. Масло — или сливочное, или оливковое». После приезда в Лондон, после их первого ужина с Элистером и горошка в мятном соусе она стала готовить с удовольствием. Был слышен голос Якоба, но обращался он явно не к ней. Похоже, долго разговаривает. Чуточку лимонного сока. Черный перец. Плита медленно разогревалась. Рис она тоже приготовит в духовке. Окно кухни выходило в сад, но садом они до сих пор не пользовались, ни разу там не появились, будто сад был не их собственный, а общественный. По утрам, как только вставало солнце, гостиную внизу заливал ослепительный свет, ослепительным светом были залиты все комнаты с окнами на улицу, ничем не прикрытыми, не защищенными голыми ветвями платанов. И ковровое покрытие светлое, почти белое.