Бедолаги

Три дня спустя на пути к Хэмпстед-Хит она снова встретила Джима. Тот стоял у старой пожарной каланчи, где теперь дискотека, и отчитывал какого-то мальчишку, на вид попрошайку. Не спрашивая, куда она направляется, Джим пошел рядом. Белая рубашка, джинсы. Купил в киоске бутылку кока-колы. В парке он привел ее к рощице возле пруда, взял у нее куртку, расстелил на скамейке. Его манера расспрашивать показалась ей грубоватой, даже грубой. Дал отпить из бутылки, глотнул сам. Сидели близко друг к другу, его лицо совсем рядом, ресницы длинные, и знает, что красив. «Как на рекламе сигарет», — мелькнуло у нее в голове. Вдруг он вскочил, схватил ее за руку и потащил к кустам на берегу, раздвинул веточки с молодыми, нежными еще листочками и показал на трех теток лет пятидесяти, которые нагишом пробовали зайти в холодную воду, хихикали, толстыми ручищами прикрывали дряблые груди, наклонялись, отклячив задницы. С улыбкой он наблюдал за Изабель, а та не могла поднять глаз. Чувствовала его испытующий взгляд. На миг испугалась, что он скомандует ей тоже раздеться. Это было волнующе и страшно. Она невольно отступила назад и споткнулась, а он рассмеялся и вдруг пошел обратно, напевая, не взяв ни куртку, ни бутылку, руки в карманах. Потом подождал ее, а она с курткой, с бутылкой в руках чувствовала только стыд. Он стоял в полутени с отсутствующим видом, будто Изабель — никто, ничто, пятно света. И в глазах у него холод. Споткнулась: дорожка неровная, толстые корни, выбоины.

Знала, что не уговорит его остаться, и он действительно ушел, ни разу не обернувшись. Выйдя из рощицы на поляну, она увидела его вдалеке, в низине на краю парка. Толпа школьников расступилась, освобождая ему путь, только один мальчишка с ним заговорил, и Джим повел мальчишку за собой — долговязого, неловкого, с мятым свитером в руках. Оставил ее на произвол судьбы. Бутылку колы она выкинула в мусорный ящик. Но его запах! Запах не выветрился, его не уничтожишь, не забудешь.

Дома она села за компьютер сканировать свои рисунки. Две сестренки мчатся на рынок, покупают цветные леденцы для девочки, которая убежала из дому и живет теперь на барже, на реке Шпре, у капитана, и в конце концов тот женится на матери этой девочки. Но пока что девочка в сумерках стоит на палубе под бельевой веревкой, кухонные полотенца полощутся на ветру, а она с нетерпением ждет, когда на мосту появятся новые ее подружки.

Позвонил Якоб с сообщением, что задерживается. Позвонил Петер с вопросом о счете за оформление книги. Алекса не звонила. Андраш написал короткий мейл по делу: он тоже не знает, куда подевался счет. За окном сорока — посидела, посидела, взлетела. За стеной крик, мужской голос. Ругается, наверное, на жену или сына.

Когда стало смеркаться, она решила не ждать Якоба, а поехать в центр. Пошла по улице, свернула влево, небо светилось тусклым оранжевым светом, каминные трубы — три, четыре? — рвались в небо над крышами домов, из пиццерии всем классом вывалились школьники, девчонки хихикали и размахивали голыми руками, Изабель прошла за ними несколько шагов и увидела, как одна отстала, поцеловалась с мальчиком, явно старшим, и как он требовательно толкнул коленом ее сдвинутые ноги. Домой не хотелось, и Изабель пошла вниз по Оксфорд-стрит, в каком-то магазинчике увидела красные кожаные сапожки, точнее — светло-вишневые, купила. Однако этот вечер, как и будущие, ее не радовал.

Сапожки стояли в прихожей, вишнево-красные, а Изабель по-прежнему топала в кроссовках, какое разочарование, едва не дошло до ссоры с Якобом, которой «удалось избежать только оттого, что не было повода», — так думала Изабель, и оба они обрадовались предложению Энтони пойти завтра на «Короля Лира» в театр, временно переехавший в другое помещение, но оттого не менее знаменитый, и голос Энтони звучал восторженно, и вот он — Лондон, и вот она — жизнь вообще, и воодушевлению нет предела, и Изабель с безмерным восторгом бросилась ему на шею у входа, увидев, как он машет рукой с билетом.

Однако вид зрительного зала, где стулья теснились друг к другу на одной половине, оставляя свободным все пространство перед сценой, показался ей странным. Якоб явился с опозданием, сел на свое место, бегло чмокнул ее в щеку, прижавшись плечом к ее плечу. «Я половины не понимаю», — прошептал он чуть погодя и нащупал ее руку, а она, выпрямившись, оглядывалась по сторонам в надежде прочитать по лицам то, чего сама не сумела разобрать: отчего же катастрофа неизбежна? Убийство за убийством, боль пронзительна, невыносима. «Шут лучше всех», — шепнул Элистер, и тут пошел монолог Лира, его мольба, его рыдания: «А ты не дышишь! Отчего? И отчего ушла от нас навеки?» Еще через две строчки рухнули стены, сначала беззвучно, как на немом экране, а потом вдруг со страшным грохотом, разлетевшись на куски ровно там, где могли бы быть первые зрительские ряды, раскрошившись, подняв пыль и создав картину разрушения, за которой последовала мучительная пауза и звонко, тонко зазвучал голос мертвого короля: «Навеки! Навеки».