Бедовый месяц

— Знаю, — прошептал он, скользя ладонями по моей талии и склоняясь к шее, — поэтому я женился на тебе.

Мягкие губы оставили на коже обжигающий след. Невольно я опустила голову, открывая шею для чувственных поцелуев. Внутри разливалась сладкая нега, колени превратились в желе. Стараясь устоять и не осесть на пол, вцепилась в его свитер. Бог мой, если именно так отдавался супружеский долг, то, пожалуй, я уже согласна отдать даже то, что вообще не должна.

Неожиданно одним плавным движением Филипп подхватил меня на руки. Комната качнулась перед глазами (не то чтобы она не шаталась до этого). Я смотрела в лицо мужа, почему-то ужасно серьезное и даже сосредоточенное, словно его не узнавая. Думала, что прямо сейчас мы отправимся в спальню, но он двинулся в сторону дивана.

Неожиданный, признаться, маршрут. Я-то почти приготовилась выяснить, какие на ощупь шелковые простыни, если к ним прижиматься голой спиной. Да и вообще узнать, какими простынями застелено супружеское ложе. Однако мне предложили, как бы сказать, предаваться семейному разврату в компании омара, все еще пучившего черные глаза-бусины в компании уползающих на тот свет улиток.

— Почему не в спальню? — вырвалось у меня. — Слишком далеко?

— Промедление раздражает? — усмехнулся он и прошептал с такой сексуальной хрипотцой, что меня перестал смущать даже наблюдающий из засады салатных листьев омар: — Обещаю, Тереза, до спальни мы с тобой обязательно доберемся…

На диван Филипп опустил меня довольно изящно, словно всю жизнь только этим и занимался: раскладывал женщин на диванных подушках. Он быстро стянул свитер, невольно продемонстрировав гладкий подтянутый торс с аккуратными, а не резкими, как у отбитых атлетов, мускулами живота.

Невольно я усомнилась, что мы оба поместимся в узком пространстве, но Филипп не пытался по-пуритански прилечь рядышком. Упершись руками, навис надо мной. Мускулы на руках напряглись, прорезались ключицы. Хотелось к ним прикоснуться пальцами, но я не решилась.

Хищным взглядом муж исследовал все, что открывало тонкое кружево. Мог бы и в глаза посмотреть, но, похоже, в моменты страсти то, что прилагалось к женской голове, мужчинам было куда интереснее.

— Погасите свет, — прошелестела я, не справившись со вновь проснувшимся желанием прикрыться.

— Нет, моя милая скромница-жена. Я хочу видеть, что днем скрывают твои скромные платья, — с хрипотцой протянул он и начал медленно склоняться.

Губы неизбежно приближались к губам. Даже не верилось, что спустя двое суток после венчания у нас наконец случился не только супружеский долг, но и первый супружеский поцелуй! Я прикрыла глаза, замерев в предвкушении страстного, чувственного прикосновения. Уверена, муж целовался божественно. Не то чтобы мне было с чем сравнивать…

Филипп внезапно рухнул сверху, как мешок картошки, придавив тяжелым телом. Из груди у меня выбило почти весь воздух, а горла вырвалось непотребное кряканье. Я резко открыла глаза и просипела, погладив его по голому боку:

— Что случилось?

Муж утыкался носом в подушку между моим ухом и плечом. И не шевелился!

— Господи, Филипп! Ты в порядке?

Очевидно, человек без сознания в порядке не мог бы даже теоретически.

В панике я задергалась, пытаясь отодвинуть от себя неподвижное тело. Уперлась руками в плечи. Он как-то неловко завалился, съехал вниз и с грохотом рухнул голой спиной на пол. Одна рука вытянулась на ковре, другая оказалась прижата к боку.

— Господи боже! — Путаясь в длинном подоле, я соскочила с дивана и едва сама не вспорола носом ковер возле мужа.

Глаза Филиппа были закрыты. Лицо смертельно бледно.

Разве у мужчин в тридцать лет случаются сердечные приступы? Во время любовной прелюдии, демоны дери!

От страшной идеи в жилах заледенела кровь, а по спине пробежал холодок. Я просто не имею права стать вдовой в двадцать лет. Через двое суток после свадебного обряда.

— Да драконью ж мать!

Руки тряслись, как у припадочной, поэтому нащупать пульс на шее у мужа не удалось. Чуть с перепугу сама не прилегла с ним рядышком. Умирать. Или хотя бы от ужаса тихонечко отойти в обморок. Но сознание у меня всегда было нечеловечески крепко, как каменная глыба. Захочешь — не потеряешь.

Не придумав, как еще проверить, насколько муж жив, я прижала к его крепкой груди ухо и попыталась различить стук сердца. Наверное, если бы у меня в ушах от паники не колотилась кровь, то что-нибудь расслышала.

— Божечки ж мои дорогие, — пробормотала едва слышно и переместилась в левую сторону, проехав щекой по гладкой крепкой груди.

Сердца все равно не услышала, сколько ни задерживала дыхание, но экспериментальный путем выяснила, что Филипп не остывал и не коченел. Полагаю, по шкале от «пусть земля ему будет пухом» до «выспится и встанет» он находился где-то посередке.

Я категорично похлопала мужа по щекам:

— Филипп, очнись!

Приходить в себя он не собирался. Внезапно паника переросла в совершенно иррациональную досаду. Между прочим, я так много всего сделала: пульс ему пощупала, по груди поелозила, по щекам похлестала. Пора бы мужскую честь знать и приходить в себя!