Beef (СИ)

— Не печалься, — она утешающе поглаживает меня по руке. — Не думаю, что это стоит сожалений. Ну, подумаешь, сделал минет после двух дней знакомства, ты же ему до этого виртуально отдавался…

— Лучше замолчи, — одёргиваю её. — Выходные были наполнены переживанием, и даже не по поводу моего очередного падения, хотя и по нему тоже, а потому, что я постоянно думал о том, как проводит уикенд Мюррей. Представлял себе их, держащихся за руки в парке, улыбающихся друг другу, верящих… и убивался. С другой стороны, можно пожалеть Якоба, вероятно, любящего этого гада, но я тогда был слишком ослеплён ненавистью к нему.

Лишь одно его имя «Якоб» заставляло меня навострить иголки, как ёжик.

Кое-как выходные остались позади, и прополз понедельник, прежде чем настало время серьёзных беспокойств. Уже вторник, а от Мюррея ни звоночка. Постоянно проверял телефон, надеясь хоть на сообщение, и, когда его не обнаруживал, тяжко сглатывал и отводил взгляд.

Было восемь часов, когда надумал дать ему понять, что всё ещё жду обещанного. Сначала хотел написать, а потом вспомнил, что он может часами не отвечать, поэтому решил, что вернее будет сразу позвонить.

Гудки шли долго, и с каждым новым сердце билось всё медленнее, обрываясь…

— Да, — помню свой испуг, когда услышал его голос слишком внезапно. Практически после потери всяких надежд.

— Уже вторник, — я взял журнал со столика и бездумно открыл на первой странице. Ничего не видел, даже картинок.

— А мы договаривались на начало недели?

— А что, на конец? — ответил я грубо, и может поэтому он смягчился:

— Подожди немного, — далее его голос звучал не мне и не близко: — Я пойду покурю.

Перевернув журнальную страницу, я терпеливо ждал, когда же он выйдет там куда-то и снова заговорит со мной.

— Совсем не умеешь ждать? — он не был раздражён, как я уже сказал, он смягчился.

— Умею, просто не могу, — перевернул ещё одну страницу, и там был сплошной текст, а я не узнавал ни одного слова.

— И ты уже придумал где? Или подставишься в машине? На капоте? — он шумно затянулся, видимо, уже курил.

Чуть было не ответил: «Да где угодно», но прикусил себе язык.

— Можем у меня, — закрыл журнал и бросил его на столик, — или отель, или моя квартира, мест полно.

Слышал, как он курит, или, просто зная, что он курит, я слышал соответствующие звуки. Как он затягивается… выпускает дым… как тогда, на камеру… сглотнул слюну и снова почувствовал во рту его вкус. Будто три раза потом зубы не чистил и кофем не запивал. Это было удивительно, но правда, та самая тяжесть во рту, нежность на языке…

— Можем, — ответил он, и его голос стал звучать тише: — Но знай, что я это делаю по личной симпатии.

Это звучало странно. Нет бы сказать, мол, трахну тебя потому, что ты мне нравишься, или там привлекаешь, или у меня на тебя встаёт. Нет, он, блин, сказал по «личной симпатии»! Удивительный человек.

— Эм, — я поднялся с дивана и начал ходить по гостиной, — ну, я тоже хочу дать тебе по личной симпатии.

Он хрипло посмеялся надо мной и дополнил:

— Имею в виду, что отказов в последнюю очередь я не потерплю, — стал таким серьёзным, — поэтому, если ты надумаешь поберечь свою задницу, то мне придётся несколько раз ударить тебя.

Я остановился как вкопанный. Ударить меня несколько раз? Он хочет избить меня? В голове всплыло, как он тыкал меня в член, и тот удар по щеке… кажется, я слышал что-то такое. Вот вертелось на языке, и получилось не сразу вспомнить такое слово, как «садизм».

— Ты садист?

Тут уже дело принимало другой оборот. Мне не хотелось ходить с кровоподтёками по всему телу и ездить к врачу исправлять нос. Знаешь, воображение нарисовало кучу страшных картин, где я лежу в луже крови, и это было, мягко говоря, удручающе, совсем мягко говоря. В общем, я струсил.

— Нет, — последовало несколько смешков, — я к тому, что, если ты передумаешь, мне придётся заставить тебя. Так как я уже сказал, что делаю это по личной симпатии, и я помню, как ты бережёшь задницу… предупреждаю, ясно?

Тут в голове возникли иные картинки. Как делаю вид, что сопротивляюсь, а он нагибает меня прямо в гостиной, и я ничего не успеваю сделать, до того как его член рывком войдёт в меня, полностью подчинит. Я буду кричать, но никто не услышит, и мне ничего не останется, кроме как подмахивать ему и получать удовольствие из этого животного акта… какая возбуждающая мерзость.

— Изнасилование? — у меня ноги стали ватными, — за это можно и в тюрьму угодить.

— Только если ты будешь сопротивляться до конца, — голос стал ещё тише, — но я так не думаю, поэтому тюрьма не светит.

— А если я буду сопротивляться специально? — мне так хотелось поговорить с ним об этом.

— Специально для чего? — мне показалось, он качает головой, будто поражаясь, какой я дурак, — Чтобы я угодил в тюрьму или чтобы с тобой пожёстче?

— Я не смогу сопротивляться до конца, — печальная правда, — мне бы хотя бы хватило сил противостоять до первого проникновения.

После этих слов мы оба молчали, и мне казалось, что это что-то значит. Слушал его дыхание, и казалось, оно стало громче.