Бег

Полесов побарабанил пальцами по столу:

– …то ты баран. Потому что только бараны могут бежать из нашей страны. Так что выбирай: либо ты пишешь признание своей вины и тогда свобода твоя близко, либо…

Сквозь открытое зарешеченное окно врывались ароматы сентября. К ним примешивался сладковатый запах сгоревшей картофельной ботвы, значит уже выкопали картошку и жгли сухие стебли. Этот запах щемяще узнаваем.

– Александр Эрнстович… На одной чаше весов ваша жизнь… Порядочный кусок жизни, пятнадцать лет! И неизвестно: выживете вы там или нет… Все же, в таких строгих тюрьмах сидят отпетые уголовники и ваша роль в камере уже известна. Либо убьют, если откажетесь делать то, что прикажут блатные, либо…под шконку. Шестеркой. Конечно, размолотят твою жопу. Парни там, как правило молодые, резвые.

– Где подписать?

– Нигде. Сидишь и пишешь сейчас явку с повинной, о том, что ты намеревался сбежать и предать родину.

– Ничего писать не буду.

– Как хочешь. Ты свою судьбу сам выбрал.

Подумав немного, А. Беккер взял бумагу, писал. Полесов встал, презрительно кинул подследственному:

– Приду через полчаса, чтобы все было написано. С места не вставать.

Вышел из кабинета, щелкнул замок.

Наконец, когда чистосердечное признание написано, арестант безучастно сложив руки на коленях и еще два часа ждал, пока вернется Полесов. Когда тот зашел в кабинет, быстро прочел написанное, убрал листы бумаги в черную папку:

– А теперь пиши под мою диктовку… Я, Александр Эрнстович Беккер, находясь на круизном судне, пришвартованном в румынском городе Констанца, вечером пятнадцатого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, выпил четыреста граммов, нет, это много, триста граммов водки, отчего мне стало плохо, почувствовав позывы к рвоте, вышел на палубу, перегнувшись через перила, засунув два пальца в гортань, пытался очистить желудок. Не справившись с вестибулярным аппаратом, я упал в воду. В беспамятстве пытался куда-то плыть, куда не помню, но появились румынские пограничники, вытащили из воды, погрузили в свою моторную лодку и всю ночь я провел в их изоляторе. Наутро после допроса меня забрали работники круизного судна. У меня не было намерений бежать или каким-то иным образом предавать родину, все произошло как цепь нелепых и трагических случайностей. Дата, подпись…

Полесов удовлетворенно читал бумагу:

– Но это не все, дорогой гражданин Беккер… Сейчас идешь в камеру, а завтра с утречка, мы с тобой будем долго-долго говорить на тему службы родине. О том, что долги за ее хорошее к тебе отношение надо возвращать… О том, что теперь ты себе не принадлежишь, что не дай бог тебе ослушаться твоего куратора от КГБ. Кстати, знаешь, как расшифровывается КГБ? Контора глубокого бурения! И теперь остаток жизни наша организация будет тебя бурить. Глубоко и с чувством!

Следователь нажал на кнопку, вошел охранник и проводил в камеру.

1915.

Новоиспеченные супруги весело хохотали, вспоминая свои парижские гуляния, покачиваясь в неторопливой пролетке, медленно тряcясь по мощеным улицам маленького польского города Оценде. Раньше городок назывался Остенде и принадлежал Восточной Пруссии, но всё преходяще в этом мире.

Ветерок развевал конец белого длинного шарфа на точеной шее красавицы, а парижская шляпка делала ее наряд изящней, совершенней. Спутник явно любовался своей женой, та была в самом расцвете женской красоты.

От счастливой и влюбленной женщины исходит сияние. Откуда струилось оно, впрочем, непонятно. Материалисты хотя и подвержены влюбленностям ровно в той же мере, что и не материалисты, предпочитают это объяснять химией. Существа более восторженные склонны объяснять это чувство подарком небес.

Мужчина носил строгий черный сюртук хотя и выглядевший скромным, но из очень хорошей шерсти. Волевой подбородок, ясные глаза, в которых, к тому же, чувствовалась энергия и мужественность, короткие темные волосы, прямая посадка спины выдавали в нем человека, воспитанного в протестантской традиции.

Перед пролеткой внезапно возник казачий разъезд. Усатый донской казак, судя по бляхе на его длинном облачении, ленивым движением правой руки с плеткой приказал экипажу остановиться, левую же руку он положил на тыльник сабли:

– Макументы!

Время тогда было уже вполне военное, русские императорские полки проходили через городок, казачьи части патрулировали улицы на предмет возможных непорядков среди немцев, а их жило тут большинство.

Эрнсту не хотелось вступать в разговоры по-русски, иначе это продлится долго, казаки вообще любили покрасоваться своей властью: долго качали головами, потирали усы, потому мужчина в черном сюртуке ответил по-немецки:

– Простите, что?

Казак крикнул кому-то:

– Есаула позови!

Через некоторое время супруги оказались в местной полицейской части, а ее дополняли еще и новоприбывшие войсковые чины.

Казачий офицер, внимательно рассматривал документы Сары:

– Вы еврейка, фрау Беккер?

Сара вскинулась удивленно:

– Я немка.

– Хорошо, спрошу иначе: вы иудейка?

– Я не принадлежу ни к какой конфессии.

Эрнст посчитал своим долгом вмешаться:

– Я извиняюсь, господин офицер: а какое это имеет значение?