Бег по краю

Учителя приписывали девочке несчастную любовь к мальчику из их класса… Могло ли это быть? Вася тогда не думала, что могло… Ее лучшая подруга, которая погибнет восемь лет спустя, разобьется на автомашине, выйдя замуж за армянина и уехав из города навсегда, говорила, что это так. Васе было смешно ее слушать. Подруга была откровенно некрасивая, мужеподобная, с характером, свойственным сильному полу, она потом работала в солнечной Армении после строительного техникума прорабом на стройке. Мать, растившая ее без мужа, вернее, муж пил где-то в окраинных трущобах после непродолжительной отсидки, что они тщательно ото всех скрывали, всем рассказывала, какая дочка у нее красавица… Подруга буквально вешалась на высокого красавца Олега в интеллигентских золотистых очках, отец которого был в горисполкоме какой-то важной шишкой. Васе тоже немного нравился Олег, но не настолько, чтобы приписывать себе роман с ним. Подруга, вся раскрасневшись, как после бани, взахлеб доказывала, что утопленница приревновала Олега к ней и, поняв, что она потерпела поражение, взяла и утопилась. Утверждения подруги казались Василисе странными, невероятными, чудовищными… Утопленница была забитой, совсем бессловесной девочкой с предпоследней парты, с которой никто не хотел водить дружбу. Казалось, что она вообще не умеет разговаривать. Учителя выжимали из нее ответы, будто сок из завяленной морковины, сжимая ее в кулаке, в тщетной надежде выдавить хоть капельку. Когда у них был медосмотр, у девочки нашли настоящих вшей. И это на закате Советской власти! Класс переглядывался, строил гримасы, раскачивался на шарнирах и пружинах, корчился в ужимках, муссируя этот вопиющий факт. Вася даже не понимала, как мог Олег вообще общаться с такой. Но и эта девочка, и Васина подруга ходили к Олегу домой, то есть обе они вроде бы как дружили с ним. Сама Василиса никогда не была у Олега дома, хотя, наверное, хотела бы. Говорят, что утопленница приходила к Олегу в тот роковой последний вечер…

На похоронах одноклассницы классная обняла Олега за плечи и отправила домой. Учительница сказала тогда: «Не делайте из одной трагедии другую». Девочку отпевал пьяный в дрезину черный попик, маленький, горбатый и страшный, как Карабас Барабас… Василиса слышала, что таких, как погибшая, не отпевают… Но почему-то ее набожная мать брала этот грех на душу…

Может быть, этот поступок девочки был оттого, что молодость еще не верит, что все окончательно и бесповоротно; ей кажется, что все просто не всерьез? Как игра какая-то? Но нет, совсем не была похожа растрепанная и запыхавшаяся девочка, бегущая по городу, на играющих в горелки. Василиса потом несколько лет словно прокручивала в замедленных кадрах эту историю. Одноклассница, бывшая настоящей серой облезлой мышью, которую никогда не замечали окружающие, вдруг выделилась из толпы детей, пугая их страшной реальностью будущей жизни: ниточки ее, оказывается, так просто можно оборвать в любой момент…

31

Василиса до ужаса боялась умерших. Когда в их подъезде выставляли крышку гроба, она робела выходить из дома в подъезд, и, если очень было надо, то просила отца проводить ее. Чего она боялась? «Бояться надо живых», – говорила бабушка. Но живых она пока еще не боялась… Слово «смерть» вызывало у нее какой-то мистический ужас. Она вприпрыжку неслась мимо страшной соседской квартиры… Она пулей пролетала мимо украшенной нежными рюшами крышки, вдыхая свежий запах недавно струганной доски, стараясь не смотреть на гроб. Ее никогда не брали на чужие похороны. Но однажды, когда она гостила у бабушки в деревне, умерла соседка через дом, тетя Люся. Василиса немного дружила с ее внучкой, хороводилась с покойной и ее бабушка. Не проводить в последний путь в деревне было нельзя.

Она стояла рядом с бабкой, стараясь не смотреть на желтое, сморщенное, будто печеное яблоко, лицо, лежащее в небесно-голубом ящике с оборками и обрамленное васильковым шелковым платком с какими-то белыми разводами, напоминающими парашюты одуванчиков, парящие над озером; просто смотрела в пространство, ушла в себя…