Бега

Лавровскому такой подход к делу не понравился, поэтому особо откровенничать он не стал. Без лишних подробностей, сообщил, что многое устроено руками некого сотрудника полиции, а вот кто стоит за ним пока не ясно.

— Соответствующие письменные доказательства у нас имеются, — сказал Малинин. — Не сомневаюсь, что генерал-губернатор, ознакомившись с ними в воскресенье согласится, что все происходящее — гнусные происки против бегового общества.

— Где бумаги? — спросил старший член общества Николай Сергеевич Пейч, известный своей осторожностью. — Давайте я их, для надежности, в несгораемый шкаф спрячу.

— Нет, Николай Сергеевич, — возразил Лавровский. — В воскресенье привезу, а пока пусть у меня побудут.

— А у тебя, Аркаша, новости какие? — продолжал расспрашивать Колюбакин.

Ответить Иволгин не успел. Три половых внесли огромные подносы с закусками. Разговор перешел исключительно на гастрономические темы. И не только из-за посторонних. Янтарный донской балык, розовая печерская семга, белорыбица со свежими огурчиками, белужья парная икра с зеленым луком, дымящиеся жареные мозги, нарезанный, не толще бумаги, окорок и многое другое к обсуждению неприятных вещей не располагали. Как и бутылки "Смирновской", выглядывавшие из серебряных ведерок со льдом.

— Во многом американцы нас обогнали, — заметил Феодосиев. — Только не в этом.

— Да и Европе не сравниться, — поддержал Бутович. — Поверите ли, господа, в Париже я выхожу из ресторана всегда голодный, как солдат-новобранец.

Половые принесли селянку (каждому по его вкусу, кому рыбную, кому из почек) и расстегаи. Разговоры смолкли совсем. Возобновились они, только, когда настала очередь кофе и ликеров.

— Господа у меня неприятные новости, — нервно теребя шнурок монокля, сказал Иволгин. — Я был сегодня в охранном отделении. Мне показали письмо, после получения которого, на конюшне Александра Васильевича провели обыск. Только, ради бога, об этом ни кому не слова! Мы можем доставить большие неприятности достойному человеку.

— Это, Скандраков, что ли достойный? — хмыкнул Колюбакин.

— Александр Васильевич, — осуждающе покачал головой Приезжев.

— Молчу, Павлуша, молчу. Продолжай, Аркадий.

— Письмо, разумеется без подписи. Но по своеобразному написанию некоторых букв, я узнал руку. Это…

Он замялся, явно не решаясь произнести вслух фамилию.

— Чья рука?! — рявкнул Колюбакин. — Да не мнись ты, словно красна девица! Кто писал?!

— Дмитрий Дмитриевич Оболенский.

— Миташа?! — вырвалось у Бутовича. — Нет… Быть того не может!

— Миташа… Не может… — передразнил Колюбакин. — А кто нас два года назад опозорил перед всей Москвой?

…Эту историю все прекрасно помнили. Жеребец Полотёр, принадлежащий Оболенскому, во время розыгрыша приза Цесаревича показал лучшую резвость. Но был лишён приза. Судьи признали, что Полотёр сделал проскачку, так как наездник после сбоя жеребца (перехода с рыси на галоп) стал останавливать его не сразу, а только после десятого скачка. Оболенский и наездник утверждали обратное. Но, согласно устава бегового общества, решения судей обжалованию не подлежат.

Через неделю Дмитрий Дмитриевич записал Полотёра на приз под новой кличкой — Ограбленный. Публика смеялась. Администрация бегового общества от ярости скрежетала зубами, но ничего поделать не могла. Менять клички лошадей — законное право их владельцев…

— Но позвольте, в газете и его самого пропечатали, — возразил Бутович. — Я имею в виду упоминание о судебном процессе.

— Ну и что? — вступил в спор Феодосиев. — Весьма ловкий ход — отвести подозрения от себя. Кстати, я недавно в Петербурге встречался с князем. Мне показалось, что он слишком резок в суждениях и категоричен в оценках. Впрочем, первое впечатление часто бывает обманчивым.

Настроение у всех заметно испортилось. Ведь в неблаговидном поступке оказался замешен человек, которого большинство из присутствующих знало не первый год. Михаил Иванович Бутович был давним приятелем Оболенского. Приезжев — крестный его сына. Лавровский и Малинин всегда с удовольствием вспоминали совместную поездку в Париж.

— Михаил Иванович, помниться утром вы говорили о вызове, — раздался вдруг голос Иволгина — Думается…

— Аркадий, замолчи! — возмущенно прикрикнул Приезжев.

Не выдержал и Малинин:

— Говорить о виновности Оболенского преждевременно. А вдруг подчерк просто похож? Или его подделали преднамеренно?

— Именно это я и хотел сказать, — лёгкая улыбка, тронула губы Иволгина.

Бутович встал:

— Спасибо, Коля, за угощение. Но мне пора… А насчет вызова… Вот приедет он в Москву, посмотрю в глаза, тогда и решу, как быть… До свидания, господа!

Колюбакин, с сочувствием посмотрел ему вслед и пробасил:

— Переживает за приятеля… Да, честно говоря, и я тоже… Так, где-то тут я видал отличный коньяк…

Лавровский и Малинин стали откланиваться. Федосеев, прощаясь с ними, сказал:

— Господа, у меня к вам, как говорят американцы, деловое предложение. Давайте обсудим его завтра за завтраком. Рад буду видеть вас у себя часов в одиннадцать. Я остановился в "Славянском базаре", в 15-м номере.

Когда вышли из трактира, Малинин поинтересовался: