Беги и живи

Мы пришли на школьную площадку. Там уже стояли все дети из нашей школы, целая армия. Рози сжала мою руку.

– Мы не виноваты, – сказала она. И руку больше не отпускала.

Еще четыре тротуарные плиты – и расстояние между нами и остальными закончилось.

Они расступились, как Красное море. Никто не сказал ни слова. Их взгляды будто прореза́ли насквозь все, чего касались. Море за нами сомкнулось.

– Мы не виноваты.

За детьми стояли учительницы, смотрели на нас с любопытством, улыбались.

– Оставьте их в покое, – сказала одна из учительниц.

Злобный мальчишечий взгляд.

– Они ведьмы.

Его рот приблизился.

– Мне папа сказал. – Тот же мальчишка, с той же злобой.

– Твой папа – придурок. – Это Рози.

Я потянула ее за руку. Это означало: молчи.

– Это правда, мы не виноваты.

– Да, Норочка, мы знаем, – со вздохом сказала та учительница, что до этого велела оставить нас в покое.

– Меня зовут Нор.

Учительница кивнула. Нор так Нор.

– Дети, стройтесь в ряд. Быстро. Урок начинается.

Шум голосов. Море расступилось.

– Звонка еще не было!

– Я сказала, урок начинается. А кто не понял, тот останется после уроков.

Первый день будет хуже всего, предупреждала мама. Потом все станет почти как раньше.

Вслед за Рози я прошла в класс. Быстро провела рукой по глазам и направилась в конец класса. Шмыгнула за последнюю парту рядом с Рози. Здесь мы будем сидеть весь сентябрь. Первый месяц можно выбирать, куда садиться. А потом выбирать будет учительница. Я погладила рукой деревянную парту.

Будет почти как раньше. Мне мама сказала.

Спины сидящих впереди.

– Кто еще раз обернется, будет наказан, – за секунду до этого предупредила учительница.

Сработало: никто больше на нас не пялился.

Рози тихонько постукивала пальцами по скамейке. Пальцы у нее были длинные и смуглые, такие же тонкие, как она сама. Они протанцевали по скамейке в мою сторону и прошлись по моей руке. Я улыбнулась. Хотела бы я быть Рози. Красивых людей больше любят.

Учительница три раза хлопнула в ладоши.

– Закройте глаза, опустите голову и молитесь. В тишине. Начинайте. Пять минут. Не меньше.

Все начали молиться, потому что учительница всегда все видит.

Длинные черные волосы, просила я. Желательно кудрями.

– Мы молимся за Линду, – произнесла учительница. – И за всех, кому ее теперь не хватает.

10 195

Еще десять километров.

Меня догоняют двое бегунов, по одному с каждой стороны. Они настолько близко ко мне, что иногда меня касаются. Я знаю, что сейчас должна быть начеку. Тони меня предупреждал. Некоторым мужчинам захочется тебя раздавить. Они не выносят женщин на своей территории. Можно ли их при этом назвать мужчинами – это уже другой вопрос.

Я пытаюсь не волноваться. Того противного парня я смогла сбросить с хвоста. Но я сразу чувствую, что сейчас – совсем другое дело. Я чувствую запах их пота, запах их дыхания, исходящей от них угрозы. И в этот раз я бегу одна.

Они ничего не говорят, но как бы отсасывают весь воздух вокруг меня. Мне страшно. Вдоль трассы стоят люди, подбадривают нас, аплодируют, чокаются в нашу честь. Заступится ли кто-нибудь из них, если эти двое начнут меня донимать?

Вдруг один из них толкает меня всем телом, я ударяюсь о второго, и он отталкивает меня так, что я пошатываюсь. Я продолжаю бежать, не отстаю от них. Дыши за счет своей боли, беги за счет своего гнева: слова Тони гудят у меня в ушах, стучат в голове с частотой пульса.

– Иди с куклами поиграй, – пыхтит один из них, – детский сад.

– Твое место – на кухне, – пыхтит другой. – Супчик гото-о-ов!

Молчи, приказываю я самой себе. Будь сильнее, чем они.

Детский сад, твое место на кухне – эти слова поддерживают мой ритм. Им так же страшно, как и мне, я знаю, а может, еще страшнее. Вдруг я смогу от них оторваться? Вот будет позор. Их обошла женщина. Бедняги.

Не знаю, откуда у меня берется дыхание, но оно вдруг появляется. Я без всякого труда вырываюсь вперед на несколько метров и оборачиваюсь. Расстояние между нами увеличивается. Мужчины сдаются. Дают детскому саду себя обойти.

Этот рывок не пошел на пользу моему организму. Кажется, ноги прилипают к бетону. Я не хочу больше думать. Я должна отрывать ноги от земли и бежать дальше. Я должна беречь себя. Вернуться в прежний ритм. В мой ритм. А какой у меня ритм? Думать больше нельзя. А если без этого никак, то лучше уж думать о радостных вещах. Спать. Скоро. Сто лет. Спать – это радостно? Думаю, радостнее, чем умирать. Почему я решила, что умирать – грустно? Видела ли я когда-нибудь, чтобы люди, умирая, плакали?

Я инстинктивно бросаю взгляд на кольцо настроения. Оно было черным, когда я отдавала его Линде, и так и осталось черным навсегда. Не изменилось ни на йоту.

Пролетел год. Наступила зима, потом весна и осень. Как Тони предсказывал, так и вышло: у меня превосходные данные для бега на длинные дистанции. После национального чемпионата я начну тренироваться на десять тысяч метров.