Беглая монахиня

Около полудня фургоны были нагружены, лошади и волы запряжены. Колонна пестро раскрашенных цирковых вагончиков и воловьи повозки со снаряжением тронулись в сторону городских ворот. Магдалене и Мельхиору нашлось место в повозке, ехавшей вслед за возглавляющим караван фургоном Великого Рудольфо. Изношенный полотняный тент, дугообразно натянутый над повозкой, который первоначально предназначался для защиты от солнца и дождя, оказался весьма кстати. Ибо те же зеваки, которые накануне восторженно аплодировали артистам, забрасывали их сейчас конским навозом и зловонным козьим пометом, сопровождая это издевательскими выкриками, вроде: «Верните наше белье, которое вы стянули с веревок!» Или: «Верните невинность нашим дочерям!»

— Не обращай внимания! — заметил жонглер, представившийся как Бенжамино и севший рядом с Магдаленой. — Таков уж наш, циркачей, удел: вчера возвышаемы, сегодня презираемы.

Магдалена вымученно улыбнулась. Судя по выговору, жонглер действительно мог быть родом из Италии.

— Давно ты этим занимаешься? — полюбопытствовала она, чтобы завязать разговор.

Жонглер молитвенно сложил руки и театрально воздел их к небу.

Meledetto! Ужасно! — воскликнул он и закатил глаза. — С тех пор как начал ходить! Давненько это было. До двенадцати лет мне приходилось помогать моим родителям, которые были жонглерами и выступали на ярмарках. Но потом настали плохие времена, и они продали меня Великому Рудольфо. Вот я и странствую вместе с ним. Мне грех жаловаться.

Похоже, Бенжамино и вправду не роптал на судьбу.

— А ты? — спросил он, не глядя на Магдалену, ибо вагончик как раз тряхнуло на очередном ухабе. — Ядвига, польская женщина-змея, утверждает, что ты сбежала из монастыря.

— Откуда она это знает, ваша польская женщина-змея? — раздраженно произнесла Магдалена и с кислой миной поправила свой чепец.

— Ядвига говорит, что у тебя нет волос на голове, как и положено монашкам, потому-то ты всегда носишь этот чепчик.

Магдалена метнула пристыженный взгляд на Мельхиора, сидевшего справа от нее. От своего ежика на голове она страдала больше, чем от голода и жажды, которые преследовали ее от самого побега из Зелигенпфортен.

— Ты можешь смело сказать правду, — проворчал Мельхиор, не принимавший участия в разговоре. — В конце концов, ты не сделала ничего дурного.

— Извини, я не хотел быть навязчивым, — перебил его Бенжамино. — Даже если Ядвига права, что ж тут такого? Нынче монахи и монашки тысячами бегут из монастырей, потому как осознали, что посулы вечного блаженства — не более чем дешевое обещание без всякой гарантии. Спроси меня — ни за что не поверю, что Бог создал человека и его природу, чтобы потом оторвать их одного от другого и, больше того, даже запретить человеку поступать согласно своей натуре. Проклятие! Зачем же Бог создал людские инстинкты, если следовать им запрещено? Ведь если Он одарил нас,

артистов, способностью удивлять и смешить людей, значит, у нас должно быть право удовлетворять все эти потребности?

Магдалена меньше всего ожидала услышать от итальянца такие слова. Поэтому она с легкостью, не задумываясь, ответила:

— Да, я удрала из монастыря Зелигенпфортен. Но я не нарушала обет. Я сбежала за несколько дней до монашеского пострига. Между прочим, у меня были и другие на то причины, кроме тех, что ты назвал.

— Да ладно, — кивнул Бенжамино, — ты не обязана оправдываться! — После чего он погрузился в долгое молчание.

Изнурительный путь вел через лиственные леса, то в гору, то под гору, иногда дорога становилась настолько плохой, что им приходилось вылезать и толкать фургончики и повозки. Навстречу им то и дело попадались наводящие ужас шайки крестьян. Одичавшие мужчины, числом обычно от пяти до двадцати, имели весьма жалкий вид: изодранная в лохмотья одежда, кровоточащие раны, некоторые с изуродованными руками и обрубленными ногами, замененными на деревянные чурбаны. Их возмущение было направлено не только против аристократии, в первую очередь они боролись с духовенством и засильем Церкви в светской жизни. С помощью грубой силы они пытались добиться отмены крепостной зависимости и десятины. Однако их бунты были заведомо обречены на поражение.

На полпути, в гуще букового леса, такая банда напала на цирковой обоз. Магдалена теснее прижалась к Мельхиору, не выказывавшему ни малейшего признака страха. Он шепнул Магдалене в ухо:

— Не бойся! Они нам ничего не сделают, они знают, что мы на их стороне.

И в самом деле, вскоре после того как несколько мужиков схватили под уздцы лошадей и остановили фургончики артистов, предводитель свистнул дважды, и все опустили оружие — пики и косы, ножи и топоры.

Мельхиор выпрыгнул из фургончика и с невозмутимым видом подошел к предводителю.

— Скажи своим людям, что мы бродячие артисты. А артисты всегда на вашей стороне!

— Знаю, знаю, — проворчал вожак, — вы — труппа Великого Рудольфо. Извини моих людей за несдержанность. Но в наше неспокойное время каждый встречный для нас поначалу враг. Ведь вы Рудольфо?

Услышав свое имя, Рудольфо высунул голову из повозки.