Беглец

— Знаю, — тем же тоном, что и при разговоре о смерти антисов, отозвался Борготта. В углах его рта залегли глубокие складки. — Пепел. Когда мы возвращаемся из большого тела в малое, на нас остается пепел. Самая малость — помылся, и нет. Профессор Штильнер говорит, что это — погрешность при восстановлении исходника. Папа Лусэро утверждает, что это — пепел времени, горящего в звездах. Он оседает на нашей шкуре, въедается в нее. По-моему, они оба бредят.

— Ты ему должен, — сказал Тумидус. — Ты ему сильно должен.

— Иди ты к черту! — повторил Борготта.

Это значило что угодно, но только не призыв идти к черту.

— Ты и мне должен, — сказал Тумидус.

— Я? Тебе?!

— Посмотри на меня, — сказал Тумидус.

Борготта посмотрел. И увидел не военного трибуна, но штурмового легата. Казалось, он смотрит в перевернутый бинокль времени. Двадцать лет? День за днем; все они сгорели дотла, словно горсть минут, угодивших в огненное чрево звезды.

…гигантским поршнем башня ушла вниз. Когда она вновь поднялась, наверху стоял Гай Октавиан Тумидус в мантии с багряной каймой, наброшенной поверх мундира.

Зал затаил дыхание.

— Я рад приветствовать в этом зале надежду Отечества, его будущее! Могущество Помпилии, ее способность обеспечить своих граждан необходимым для процветания количеством рабов…

Борготта не сразу обратил внимание на пульсацию в висках. Проклятье! Знакомая боль подобралась незаметно, как наемный убийца. Теперь она уверенно распространялась от висков к темени и затылку, захватывая новые территории. Тараном ударила изнутри, смела выставленные преграды. Пламя вырвалось наружу, в нити, ведущие от невропаста к легату. Наполнило их, словно вода — резиновый шланг.

— …слава и гордость Империи — корабли ее военно-космического флота!

Помпилианец запнулся. Лицо его исказилось, но легат справился. Сам изнемогая от боли, рвущей голову на части, Борготта сумел оценить выдержку и силу воли Тумидуса. Да, кавалер ордена Цепи умел не только причинять, но и терпеть боль.

Кроме кукольника и куклы, никто ничего не заметил.

— Вы должны быть достойны славы ваших отцов и дедов…

Легат говорил ровно, слишком ровно. Борготта из последних сил старался удержать львиную долю боли в себе, отсекая жгучие щупальца от помпилианца. Лицо Тумидуса превратилось в ледяную маску. Легат по-своему боролся с транслируемой болью, заставляя мускулы не дергаться, а губы — выталкивать наружу необходимые слова.

Когда же кончится эта речь?!

— Я ему должен, — сказал Лючано Борготта. Щеки его стали белей мела. — В смысле, Папе. Я и тебе должен, да. Ойкумена маленькая, мы тут все друг другу должны. Давай рассказывай, что ты там придумал. И имей в виду, я еще не принял решения.

Он лгал, и знал, что лжет, и знал, что трибун это знает.

Глава третья Консультация по позитиву, или Я тоже параноик

I

— Вы хотели меня видеть?

— Да.

Гюнтер тщательно смоделировал чувственный образ солнца. Детская мордашка, ямочки на щеках. Улыбка. Кучеряшки-протуберанцы — витая проволока. Когда солнышко оформилось, Гюнтер заштриховал его косыми струями дождя — и толкнул вперед, к доктору Йохансону.