Беглец

Он поднес к губам свирель. Тихая колыбельная пролилась на траву, пестреющую ягодами. Поток струился, постепенно набирая силу. Гюнтер растворился в мелодии, ручей подхватил его и понес к Вьясе. Брамайн надвинулся, вырос до небес. Открылась пещера исполинского уха, в ней темнело отверстие слухового прохода.

Увлекаемый журчанием свирели, кавалер Сандерсон скользнул внутрь.

II

Его оглушили шипение и треск.

В глубине тоннеля мерцали, приплясывали, извивались синие змеи молний. От змей исходил острый запах озона. Энергетические каналы густой сетью пронизывали тело и сознание Вьясы, составлявшие единый волновой комплекс. С большой осторожностью Гюнтер пробирался сквозь змеиное кубло. На спецкурсе по работе с энергетами ему в свое время довелось прогуляться по разуму молодой вехденки. Ха! То был благоустроенный парк – в отличие от нынешнего лабиринта, полного смертельно опасных ловушек. Энергетические каналы? Да, они были и там: жалкие искры в сравнении со здешними разрядами, готовыми испепелить наглеца, посмевшего вторгнуться в святая святых!

Наконец мелодия влилась в симфонию – широкую реку. Глубокие темные воды меж берегов, оплетенных фосфоресцирующими корнями, текли спокойно, величаво. Иногда в реке возникали завихрения, водовороты, краткий всплеск поднимал облако брызг – и все успокаивалось. Горсть брызг попала на лицо Гюнтера, и его накрыла мешанина чувственных образов. Оглушающая жара. Аромат благовоний. Замерли на молитве ряды голых монахов. Вонь прогорклого масла. Вкус топленого молока на губах. Вибрация басовых струн. Гомон толпы. Храм возносится к выжженному солнцем небу. Бородач в сером вскидывает лучевик…

Нельзя!

Это случайность!

Я дал брамайну слово!

Торопясь, кавалер Сандерсон отер брызги с лица. Видения поблекли, выцвели, исчезли. Впереди, по фарватеру движения, возник остров. Течение влекло Гюнтера прямо к нему. В каменной глыбе крылось что-то знакомое, вызывавшее страх, неприязнь, желание повернуть назад. Остров перегораживал реку, оставляя лишь узенькие протоки по краям. Опасно ускоряясь, вода клокотала, пенилась, в бессилии билась о ноздреватый камень, безжизненный и равнодушный, как…

Оболочка Саркофага на Шадруване!

Гюнтер-невротик содрогнулся. Саркофаг давно стал негласным символом фиаско ларгитасской науки. Бессилие менталов, бесплодность любых попыток… Вот именно, сказал Гюнтер-медик. Он положил ладонь на шероховатую поверхность камня и начал подъем на вершину острова. Символ, просто символ, никакой не Саркофаг. Игры подсознания – твоего, дружок. Брамайн о Саркофаге ни сном ни духом. Боишься, что задача окажется не по силам? Бояться неудачи – естественно. Как говаривали предки, глаза боятся, а руки делают.

Работаем.

На миг Гюнтер задумался: как происходит погружение под шелуху при ментальной работе в большом теле? Когда ты уже и так в галлюцинаторном комплексе? Иллюзия внутри иллюзии?

С раздражением он отсек лишние мысли и сосредоточился. Раковина? Ага, вот ты где, красавица. Свирель ни к чему, тут нужен скальпель, да поострее! Режем послойно, на глубину не лезем – так вскрывают крупные нарывы, чтобы гной порциями вытекал наружу. Поспешишь, напортачишь – в итоге получишь заражение крови.

Нам ведь этого не надо?

Он поднес раковину к губам. Верный тон был пойман со второй попытки. Низкий рокот ушел за пределы слышимости, в инфразвук, – Гюнтер всем телом ощущал исходящие из раковины разрушительные вибрации. В животе возник опасный жар, словно там включился термоядерный реактор, быстро выходя на критический режим. Иллюзия, напомнил себе Гюнтер. Галлюцинаторный комплекс. Легче не стало, напротив, жар распространился на грудь. По лицу катились крупные капли пота – система охлаждения не справлялась с переизбытком тепла.

Склон острова задрожал. По камню побежали трещины.

Гюнтер нашел в себе силы криво усмехнуться, продолжая дуть в раковину. Тут вам не Шадруван, тут мы на своей территории! Трещины покрыли камень густой сеткой. По склону потекли ручейки мелкой пыли. Там, где они касались поверхности реки, вода вскипала с яростным шипением. Большой участок склона просел, со зловещим шелестом сполз в реку. Взметнулся гейзер кипящего пара, в нем зароились тени. Река памяти на десятки метров вокруг окрасилась темной кровью. В ноздри шибануло гнилостным смрадом…

Гной хлестнул наружу.

Кошмары брамайнского подсознания были чужды Гюнтеру. И все равно он с трудом удерживался на вершине острова, ставшей вдруг скользкой, рискуя каждую минуту сверзиться в кровавые воды. Память бурлила, утратив прозрачность. Волны вздымались живыми утесами, берега заволокло ядовитым туманом. В тумане что-то двигалось, рушилось с натужным стоном.

Гюнтер закашлялся.