Беглец

МОЙ ГОЛОС ЗА КАДРОМ: Отец Иоанн говорить с нами о чем-либо категорически отказался, даже просто встретиться не захотел. Наши расспросы живущих при монастыре, и даже поселковых, работающих на здешнем строительстве, тоже, как правило, заканчивались впустую — никто из них Андрея не помнил или делал вид, что не помнит. Словно его никогда здесь не было. Между тем мы совершенно точно знали, что Андрей прожил здесь более полугода, очень много работал, выполняя самую тяжелую физическую работу, не пропускал ни одной службы, а многими был ревниво отмечен за свои частые беседы с отцом Иоанном, особо его отличавшим среди прочих. Такое внимание со стороны настоятеля, человека сурового, замкнутого и обладавшего почти сверхъестественной проницательностью, остальной монашествующей братии казалось необычным, и, видимо, втайне они ему завидовали. Поэтому уход Андрея здесь восприняли с облегчением и, осуждая себя за тайное недоброжелательство, старались о нем лишний раз не вспоминать. Впрочем, все это были только мои догадки, и поскольку мы так еще и не выяснили, куда и почему ушел отсюда разыскиваемый нами Андрей Журавлев, вынуждены были продолжать свои расспросы и поиски. Время эфира очередной передачи неумолимо приближалось, и я решил в развитие темы использовать часть материала, отснятого в далекой отсюда Журавлевке. Из того, что наговорил нам тогда Сергей Иванович Кузнечкин, в первой передаче мы использовали лишь самую малость.

Кадры, отснятые в Журавлевке. Мы с Сергеем Ивановичем сидим на борту старого полузатопленного катера, уткнувшегося носом в песчаный берег реки. Вокруг безлюдье раннего утра и тонкое посвистывание бегающих по ветреному свею куличков.

— О Боге у нас тоже с ним серьезные разговоры случались, — с не похожей на его обычную манеру медлительностью продолжал Сергей Иванович. Был он на сей раз, по случаю утренней прохлады и довольно свежего ветерка, в наброшенной в накидку старой кожаной куртке. С камерой он уже свыкся и почти не косился в её сторону. Со мной разговаривал, как со старым, но еще не доросшим до понимания сложных философских вопросов другом, которому надо все подробно объяснить, а при случае и на путь истинный наставить.

— Вопрос этот, конечно, самый что ни на есть обстоятельный и требующий серьезного подходу и изучения, — продолжил он после глубокой затяжки презентованной мною сигареты.

— Сколько тысяч лет изучают и никак изучить не могут, — подначил я собеседника.

— Понятное дело. Смерть тоже сколь изучают, от самого, можно сказать, существования человечества, и никаких результатов, не считая страха и суеверия. А с Богом вопрос посложнее будет. Андрей исключительно по своей молодости мне что говорит? Начнут люди сейчас повсеместно в Бога верить, всеобщая нравственность и любовь наступят. Я ему в ответ пример привожу, чтобы никаких заблуждений у него на этот счет не было. Вынесли мы в позапрошлом году единогласное сельское решение на месте бывшей, советской властью разрушенной церкви часовню поставить, чтобы богомольные старушки и прочие, кто такое желание имеет, приходили в своих грехах каяться и покойников в нужное время поминали, как положено. Денег на это хорошее дело по дворам собрали курам на смех — на гвозди для укрепления всего, что положено, не хватит. Если бы не возвратившийся в наши места помирать от неизлечимого рака бывший парторг совхоза Василий Никандрович Ивах, так бы и осталась эта часовня неисполнимым старушечьим мечтанием. Видать, потянуло его о душе побеспокоиться, может, о другом об чем, а только громадные деньги, которые он за свою городскую квартиру выручил, все, как есть, на часовню пожертвовал. Мужики наши, без работы насидевшись, моментом её водрузили, крест и все остальное, как положено, вывели, батюшку с району вызвали на это самое… на освящение. А в аккурат на Пасху сразу с двух концов это богоугодное сооружение поджогом изничтожили. Как я полагаю, из чистой зависти к умирающему человеку.

— Зависти? — не удержался я от искреннего недоумения.

— Вот и Андрюха мне такое же непонимание высказал. А чего тут, спрашивается, непонятного? Человек такие деньжищи Богу задарма перечислил. А им и пол-литры с его доброхотства не перепало. У нас к такому поведению непривычные. Мы о своей душе не беспокоимся, и ты поперед не лезь, помирай, как все помирают.

— Ну и как ему этот ваш случай?

— Обещал, если живой будет, обязательно вернется, чтобы часовню на том же самом месте восстановить. Только опять сожгут.

— Думаете?

— Обязательно даже. Тот, который поджигал, может быть, тоже Бога боялся. Да только свою злость выше ставил. Я еще чего тебе скажу — если человек раз-другой через свое непотребство переступит, то в следующий случай особо и задумываться не будет. Мол, раз пошла такая пьянка, чего там о какой-то душе размышлять. Нет её — и все дела. Да еще вспомнят, что когда церкви не слыхать было, то и страна главное место в мире занимала. Не то, что теперь.

— Вы тоже так думаете?