Беглянка

В один из дней уходящего лета в начале семидесятых по Ванкуверу бродила женщина; в этом городе она никогда прежде не бывала и, по собственным расчетам, видела его в первый и последний раз. Выйдя из гостиницы, расположенной в центре города, она прошла по мосту Баррард-cтрит и вскоре оказалась на Четвертой авеню. В то время на этой улице было множество лавчонок, где продавали благовония, кристаллы, огромные искусственные цветы, плакаты с изображениями Белого Кролика и репродукциями Сальвадора Дали, а также дешевую одежду из бедных, овеянных легендами стран мира – либо яркую и тонкую, либо землистую и тяжелую, как одеяло. Музыка, доносившаяся из этих лавчонок, набрасывалась на тебя и едва не сбивала с ног. Так же действовали и сладковатые, чуждые запахи, и праздное присутствие мальчишек и девчонок, точнее, юношей и девушек, которые, по сути дела, устроили себе жилье на тротуаре. Женщине доводилось слышать и читать об этой так называемой молодежной культуре, которая существовала уже несколько лет, но в последнее время, как считалось, пошла на убыль. Однако пробиваться через эту молодежную культуру, застревая в самой гуще, ей прежде не доводилось.

В свои шестьдесят семь лет женщина настолько усохла, что бедра и грудь стали почти неразличимы, но двигалась уверенной походкой, склонив голову вперед и с любопытством, если не сказать с вызовом, глазея по сторонам. Похоже, в пределах видимости находились только те люди, которые были младше ее по меньшей мере на три десятка лет.

С торжественной серьезностью, которая придавала им слегка глуповатый вид, к ней подошли парень с девушкой. У обоих волосы были перехвачены плетеной тесьмой. Женщине предложили купить крошечный бумажный свиток.

Она спросила, что в нем написано – предсказание судьбы?

– Возможно, – ответила девушка.

Парень укоризненно поправил:

– В нем мудрость.

– Ну, разве что, – сказала Нэнси и положила доллар в протянутую ей вышитую тюбетейку.

– Скажите хотя бы, как вас зовут, – добавила она, не в состоянии скрыть улыбку, которая не нашла отклика.

– Адам и Ева, – бросила девушка, пряча купюру в какую-то складку своего одеяния.

– «Адам и Ева и Щипок, – продекламировала Нэнси, – ушли к реке под вечерок…»[43]

Но парочка уже отошла, изобразив утомление и глубокую неприязнь.

Ну и ладно. Она зашагала дальше.

Я что, не имею права здесь находиться?

Ей на глаза попалась вывеска в окошке захудалого кафе. После завтрака в гостинице женщина больше ничего не ела. Часы показывали начало пятого. Она остановилась прочитать, что здесь рекламируют. «Благослови траву»[44]. На фоне этих нацарапанных от руки слов маячило неприветливое, морщинистое, какое-то слезливое существо с жидкими волосами, отдуваемыми назад со лба и щек. Волосы на вид сухие, рыжеватые. Краску для волос выбирайте на тон светлее натурального, советовал парикмахер. Ее натуральный цвет волос был темным, темно-каштановым, почти черным.

Нет, не так. Ее натуральный цвет волос был теперь белым.

Нечасто в жизни случается – по крайней мере, если ты женщина – увидеть себя вот так, без подготовки. Это видение оказалось еще кошмарнее тех снов, в которых она как ни в чем не бывало разгуливала по городу в ночной рубашке или, еще того чище, в одной пижамной куртке.

В последние десять-пятнадцать лет она, оказавшись на улице, нередко изучала свое лицо в беспощадном дневном свете, чтобы решить, какой выбрать макияж и не пора ли все же начать красить волосы. Но то, что она увидела сейчас, стало для нее ударом: она заметила не просто проблемные места, как старые, так и новые, или очередной признак увядания, с которым нужно что-то делать, но совершенно чужое лицо.

Лицо человека, которого она не знала и не хотела знать.

Безусловно, она тотчас заставила себя успокоиться, изменить выражение лица, и результат не замедлил сказаться. На сей раз она узнала в отражении саму себя. И тут же заметалась наобум в поисках нужного магазина, как будто не могла терять ни минуты. Ей требовался лак для волос, чтобы пряди не топорщились. И более яркая помада. Насыщенно-коралловая, но она сейчас стала редкостью, в отличие от почти телесной, более модной, но невыразительной розовато-коричневой. Стремление найти нужную косметику погнало ее назад (в трех-четырех кварталах она приметила аптеку), а нежелание сталкиваться с Адамом-и-Евой побудило перейти на другую сторону.

Не случись этого – не произошло бы и встречи.

По тротуару шел еще один пожилой человек. Да что там – старик, невысокий, но крепкий и осанистый, почти лысый, если не считать хохолка тонких седых волос, развевавшихся на ветру, совсем как у нее. Одет он был в джинсовую рубашку с расстегнутым воротом, старую куртку и штаны. Он не изображал из себя молодого: ни конского хвоста, ни шейного платка, ни джинсов. Но при этом он ничем не напоминал тех людей, с которыми она ежедневно сталкивалась на протяжении последних двух недель.

Она узнала его почти сразу. Это был Олли. Но она остолбенела: у нее были веские причины считать, что этого не может быть.

Олли. Живой. Олли.

И он воскликнул:

– Нэнси!