Беглянка

– Любопытно, – сказал Олли. – Я, потеряв жену, даже не помышлял о том, чтобы отправиться в путешествие.

Нэнси глазом не моргнула.

– И правильно, – сказала она.

Ей хотелось услышать от него о Тессе, но ему подали рыбу, и Олли взялся за еду. Он попытался уговорить ее попробовать хоть маленький кусочек.

Нэнси наотрез отказалась. Более того, она отодвинула свою пиалу и закурила.

Она сказала, что всегда ждала, когда же он напишет что-нибудь еще после той статьи, которая произвела фурор. Этой публикацией он заявил о себе как талантливый писатель, сказала она.

Он озадаченно смотрел перед собой, будто не понимая, о чем идет речь. Потом изумленно покачал головой и сказал, что это было сто лет назад.

– Мне хотелось другого.

– Как это понимать? – спросила Нэнси. – Что ты не такой, как прежде? Да, ты изменился.

– Конечно.

– Я имею в виду базовое, физическое отличие. Ты по-другому сложен. Твои плечи… Или я что-то упустила?

Он сказал, что она попала в точку. Ему давно стало ясно, что он хочет заниматься более физическим трудом. Но, как видно, не судьба. Если по порядку, с ним произошло следующее: возвращение старого демона (она подумала, что он имеет в виду туберкулез), понимание того, что он занимается не тем делом, и полная перемена себя.

Много воды утекло с тех пор. Он был учеником корабельного мастера. Потом присоединился к рыбаку, занимавшемуся глубоководным промыслом. Обслуживал яхты одного мультимиллионера. Дело было в Орегоне. Он заработал себе на обратную дорогу и вернулся в Канаду, немного покантовался здесь, в Ванкувере, а потом, когда упали цены, купил небольшой участок в Сешелте[46], прямо у моря. Открыл свое дело: начал заниматься каяками. Сам мастерил, давал напрокат, продавал, обучал гребле. В какой-то момент он почувствовал, что в Сешелте чересчур многолюдно, и практически за бесценок уступил свою землю кому-то из знакомых. В итоге Олли оказался единственным из всех известных ему людей, кто не сколотил состояние, имея землю в Сешелте.

– Но в моей жизни деньги – не главное, – сказал он.

До него дошли слухи, что землю можно купить на острове Техада. И теперь он почти не выезжал с этого острова. Занимался то одним, то другим. Каяками, опять же. Немного рыбачил. Нанимался подручным, строителем, плотником.

– На жизнь хватает, – сказал он.

Он описал ей дом, который построил для себя своими руками: снаружи вроде как хижина, а внутри – восхитительно, по крайней мере на его вкус. Спальня – в мансарде с круглым окошком. Все под рукой, в открытом доступе, никаких шкафов. Неподалеку от дома, среди ароматических трав, в землю вкопана ванна. Он носит туда горячую воду ведрами и нежится под звездами, даже зимой.

Выращивает овощи, делится ими с оленем.

Пока он говорил, Нэнси охватывало неприятное чувство. Даже не сказать, что недоверие, хотя и была в его рассказе одна существенная неувязка. У Нэнси, скорее, нарастало недоумение, сменившееся разочарованием. Он вел свой рассказ так же, как некоторые другие мужчины. (Например, как один новый знакомый, с которым она проводила время в круизе, где вела себя вовсе не столь чопорно и замкнуто, как внушила Олли.) Зачастую мужчины ни слова не говорили о своей жизни, если не считать «где» и «когда». Но были и другие, более современные типажи, которые произносили вроде бы спонтанные, но в действительности хорошо отработанные речи о том, что жизнь – это на самом-то деле ухабистая дорога, но несчастья указывают путь к лучшему, на ошибках учатся, а утро вечера мудренее.

Когда так излагали другие, Нэнси не возражала: обычно в такие минуты она думала о своем, но когда такой же разговор завел Олли, облокотившись на шаткий столик с деревянной доской для подозрительных кусков рыбы, Нэнси затосковала.

Он изменился. Он сильно изменился.

А она сама?

Беда в том, что она сама осталась прежней. Рассказывая про круиз, она приободрилась – ей понравилось слушать себя, свои описания, которые лились свободным потоком. Нельзя сказать, что она всегда разговаривала с Олли в такой манере; скорее, ей бы хотелось рассказывать именно в такой манере, и подчас она так беседовала с ним в уме, после его отъезда. (Естественно, после того как перестала злиться.) Что-то приближалось к ней вплотную и наводило на мысль: жаль, что я не могу рассказать об этом Олли. А разговаривая в такой манере с другими, она порой заходила слишком далеко. И кожей чувствовала, как они думают: ядовитая. Или придирчивая. Или даже озлобленная. Уилф не произносил такого вслух, но про себя, возможно, говорил то же самое – его было не понять. Джинни улыбалась, но не обычной своей улыбкой. В зрелые годы, так и не выйдя замуж, она сделалась скрытной, мягкой и милосердной. (Тайное стало явным незадолго до ее смерти, когда она созналась, что приняла буддизм.)