Беглянка

Сколько бы Робин ни прокручивала в уме эти картины, они ничуть не померкли. Воспоминания и тонкая вышивка на этих воспоминаниях только оставляли более глубокий след.

Наша встреча – это очень важно.

Да. Да.

А когда наступил июнь, она замешкалась. Не выбрала пьесу, не заказала билет. В конце концов она решила, что лучше всего ориентироваться на годовщину их знакомства – на тот же день, что и в прошлом году. В этот день давали «Как вам это понравится». Ей даже пришло в голову сразу отправиться на Дауни-стрит и не ходить в театр – все равно мысли ее из-за нетерпеливого волнения будут заняты совсем другим. Но из суеверия она побоялась нарушить ход вещей. Выкупила билет. И сдала зеленое платье в химчистку. С того самого дня она его не надевала, но хотела, чтобы оно выглядело безупречно свежим, плотным, как новое. В ту неделю гладильщица в химчистке несколько дней не выходила на работу из-за болезни ребенка. Но Робин заверили, что она вот-вот появится и к утру воскресенья платье будет готово.

– Я умру, – сказала Робин. – Я умру, если платье не будет готово к завтрашнему дню.

Ее взгляд скользнул в сторону Джоанны и Уилларда, игравших в карты. Она так часто видела их в этой позе, а теперь, может статься, не увидит их больше никогда. Как же далеки они были от напряжения и решимости, от риска, которому подвергалась ее жизнь.

Платье оказалось не готово. Ребенок все еще болел. Робин хотела взять платье домой и отгладить самостоятельно, но подумала, что в таком взвинченном состоянии только все испортит. Тем более что Джоанна непременно будет стоять над душой. Робин помчалась в центр города, в единственный подходящий магазин одежды, где ей, похоже, улыбнулась удача: она нашла зеленое платье, которое тоже сидело как влитое, тоже без рукавов, но все скроенное по прямой нитке. Вдобавок зеленый цвет был ближе к лайму, а не к авокадо. Продавщица стала доказывать, что это самый модный цвет года и что приталенный силуэт, пышные юбки и мелкие защипы отошли в прошлое.

За окном поезда начинался дождь. А у Робин даже не было зонта. Напротив оказалась знакомая женщина – пару месяцев назад ей в больнице удаляли желчный пузырь. В Стратфорде жила ее замужняя дочь. Женщина была из тех, кто думает, что два малознакомых человека, едущих в одно и то же место, непременно должны беседовать.

– Дочь меня встретит, – сказала она. – Мы вас подвезем. Льет как из ведра.

Когда они сошли в Стратфорде, дождь уже кончился, выглянуло солнце, в воздухе стало тепло. Однако же Робин ничего не оставалось, кроме как сесть в машину. На заднем сиденье она была зажата между двумя детьми, поедавшими фруктовый лед на палочке. Лишь чудом они не закапали ей платье подтаявшей апельсиновой и клубничной жижей.

Она не дождалась окончания спектакля. В зале, где работали кондиционеры, ее пробрал озноб, потому что на ней было совсем тонкое платье без рукавов. А может быть, просто от волнения. Извиняясь, она протиснулась мимо сидящих зрителей, поднялась по разнокалиберным ступенькам прохода и вышла в освещенное дневным светом фойе. На улице опять лил дождь. Оказавшись одна в дамской комнате, именно в той, где оставила сумочку, Робин попыталась хоть что-нибудь сделать с волосами. Влага загубила пышную прическу, ради которой волосы были с вечера накручены на бигуди; теперь на лицо падали клочковатые черные кудряшки. Напрасно она не захватила с собой лак для волос. Теперь оставалось только зачесать пряди назад.

Когда она вышла из театра, дождя уже не было, в лужи смотрелось ослепительное солнце. Пора. У нее подгибались ноги, как бывало в школе, когда ее вызывали к доске решать пример или читать наизусть стихи. До угла Дауни-стрит она дошла слишком быстро. Через несколько минут ее жизнь обещала круто измениться. Она не была готова к такой перемене, но и ждать больше не могла.

В двух кварталах впереди виднелся этот странный домишко, подпираемый с обеих сторон респектабельными магазинами.

Ближе, еще ближе. Перед ней зиял открытый дверной проем, как и у большинства соседних магазинов: немногие из них могли похвастаться кондиционерами. Преградой служила только раздвижная ширма от мух.

Две ступеньки вверх – и вот она у входа. Дверцу-ширму отодвигать не стала: дожидалась, когда глаза привыкнут к полумраку, чтобы не спотыкаться внутри.