Беглянка (сборник)

Дельфина села на заднее сиденье машины вместе с Лорен. Хотя Гарри, открыв переднюю дверцу, жестом предлагал Дельфине сесть рядом с ним, она тяжелой поступью прошла мимо. Теперь, когда у нее в руках уже не было праха, она уступила место рядом с водителем Айлин. Сунув руку в карман, чтобы достать носовой платок, она случайно зацепила какую-то вещицу, и та упала на пол машины. Невольно ругнувшись, Дельфина нагнулась за выпавшей из кармана вещью, но Лорен ее опередила. Она подняла с пола одну из сережек, которые часто носила Дельфина: длинные нити радужных бусин, сверкающие из-под ее волос. Видимо, она носила их в течение дня, но потом решила, что лучше будет снять, и убрала в карман. Ощущая на ладони вес серьги, холод ярких бусин, ускользающих между пальцами, Лорен вдруг искренне пожелала, чтобы все исчезло и чтобы Дельфина снова стала такой, какой была за стойкой в гостинице, – веселой и самоуверенной.

Дельфина не проронила ни слова. Она взяла сережку, не касаясь руки Лорен. Но в этот момент впервые за весь вечер они встретились взглядами. Глаза Дельфины чуть расширились, и на какую-то долю секунды в них мелькнуло знакомое выражение, – выражение насмешки и тайного сговора. Она пожала плечами и убрала сережку в карман. И больше ни жеста – всю дорогу она смотрела перед собой, в затылок Гарри.

Остановив машину у гостиницы, Гарри обратился к Дельфине:

– Мы будем рады, если вы сможете как-нибудь в свободное от работы время прийти к нам на ужин.

– Я целыми днями работаю, – ответила Дельфина.

Выйдя из машины, она попрощалась со всеми и ни с кем в отдельности, а затем, тяжело ступая по снежной каше, прошагала по тротуару и скрылась в гостинице.

– Я так и знала, что она не согласится, – сказала по пути домой Айлин.

– Зато она, возможно, оценила, что мы ее пригласили, – ответил Гарри.

– Ей на нас плевать. Ее интересовала только Лорен, пока она думала, что это ее дочь. А теперь и Лорен ей не нужна.

– Зато она нужна нам, – сказал Гарри, и голос его зазвучал чуть громче. – Она наша… Мы любим тебя, Лорен, – продолжил он. – Я просто хочу лишний раз тебе об этом сказать.

«Ее». «Наша».

Лорен почувствовала, как что-то щиплет ее голые ноги. Она наклонилась и нащупала колючки, целые гроздья репейника, прицепившиеся к штанинам пижамы.

– Я в лесу колючки поймала. На мне сотниколючек.

– Когда приедем домой, я их с тебя сниму, – сказала Айлин. – А пока ничем не могу помочь.

Лорен принялась яростно сдирать колючки с пижамы. Но, едва отлипнув от ткани, они тут же впивались в пальцы. Лорен попыталась очистить правую руку от репейников с помощью левой, и вскоре уже все ее пальцы были облеплены колючками. Они так ее раздражали, что ей хотелось кричать, размахивая руками, но она понимала, что сейчас остается только одно – просто сидеть и ждать.

Уловки

I

– Я умру, – сказала Робин как-то вечером, много лет назад. – Я умру, если платье не будет готово.

Они сидели на веранде темно-зеленого, обшитого вагонкой дома по Айзек-стрит. Уиллард Григ, сосед, за ломберным столиком играл в рамми с сестрой Робин – Джоанной. Робин, примостившись на диване, хмуро листала журнал. В воздухе шла борьба между ароматом душистого табака и запахом кетчупа, клокотавшего на кухне одного из соседских домов.

Уиллард заметил, что Джоанна едва заметно улыбнулась и только потом переспросила:

– Что ты сказала?

– Я сказала, что умру, – напористо повторила Робин. – Я умру, если завтра не получу свое платье. Из химчистки.

– Мне так и послышалось. Ты умрешь?

В подобных случаях к Джоанне было не подкопаться. Она говорила так мягко, с таким безмятежным презрением, а улыбка ее – уже исчезнувшая – ограничивалась крошечным изгибом одного уголка губ.

– Да, умру, – с прежним вызовом подтвердила Робин. – Мне без него никак.

– Ей без него никак, она умрет, она собирается в театр, – доверительно сообщила Джоанна Уилларду.

– Ладно тебе, Джоанна, – отозвался Уиллард.

Его родители, да и он сам, дружили с родителями девочек (мысленно он до сих пор называл их «девочками»), а теперь, когда никого из родителей не осталось в живых, Уиллард взял на себя миссию следить, чтобы девочки по возможности не вцепились друг дружке в волосы.

Джоанне уже исполнилось тридцать лет, Робин – двадцать шесть. У Джоанны было детское тельце со щуплой грудью и длинное желтушное лицо, обрамленное прямыми тонкими каштановыми волосами. Зажатая на полпути между детством и женской зрелостью, она даже не пыталась скрывать, что остается глубоко несчастной. Зажатая и в каком-то смысле с детства изувеченная жестокой, неотвязной астмой. Трудно было ожидать, что личность такого внешнего вида, личность, которая не могла выходить на улицу зимой и оставаться одна по ночам, окажется столь беспощадной во всем, что касалось промахов более удачливых людей. Что у нее откуда-то возьмется неисчерпаемый запас презрения. Уиллард, сколько их знал, становился свидетелем того, как у Робин глаза наполнялись гневными слезами, а Джоанна спрашивала: «Что это с тобой?»