Беглые взгляды

Хотя именно Арктика характеризуется как «заповедник героев» [518], на Дальнем Востоке достигается то же самое; советский героизм не связан с каким-либо определенным местом, как это подчеркивается в текстах, посвященных этим местам: «Социалистический героизм состоит в том, что человек при любых условиях остается на своем посту и делает порученное ему дело», — цитирует Сельвинский командира челюскинской экспедиции Шмидта (прелюд 5).

Я считаю, что советское пространство является пространством-фронтиром и соответственно состоит из бесконечного множества возможных пространств такого же рода. В принципе я лишь немного переформулирую тезис Евгения Добренко, который назвал советскую культуру 1930-х годов «культурой воспаленных границ» и пояснил: «Границы оказываются здесь священными не в меньшей мере, чем площадь, ибо Красная площадь — только символ пространства, а граница — самое это пространство» [519].

Если говорить о границе «frontier», то, как показывает анализ Добренко, в ней нет ни специфики «границы», ни различия между «границей» и «периферией».

Этот чисто идеологический, дегеографизированный концепт пространства снова находим у Павленко («На востоке»):

[…] все понимали, что границей Союза являлась не та условная географическая черта, которая существовала на картах, а другая невидимая, но от этого еще более реальная, которая проходила по всему миру между дворцами и хижинами [520]

.

И если пространство относительно его внешних границ воспринимается как пространство frontier, потенциальная глобальная экспансивность фронтира существенна для этого понимания пространства: при каждом переходе границы или ее перманентной отмене подчеркивается ее глобальный масштаб и глобальное значение пространственных событий. Если же речь идет о советском пространстве — то по преимуществу о «земле» в целом. Это демонстрирует, например, следующая цитата:

…Котя пошел во льды потому, / Что очень любил географию. / Бывало, уроки как-нибудь, / Но глобус звучал, как музыка: / «Беринг», «Аляска…», «Северный Путь…» [521].

В конечном итоге дело было в том, чтобы выделенные регионы превратить в эквивалентные друг другу и тем самым все географические пункты в целом снабдить символическим статусом потенциальных мест-frontier. На это указывают как теоретические тексты, так зачастую и отрывки из литературных произведений. Особенно показательны здесь рассказывающие о путешествии в Афганистан «Записки спутника» (1920). Потому они и могли выдержать соседство с «замечательным произведением» Ларисы Рейснер «Афганистан» (1921), что их темой был не столько Афганистан, сколько «становление личности спутника революции». Иными словами, путешествие как предмет изображения путевого очерка объявляется здесь вышедшим из употребления и поэтому весь жанр имплицитно теряет «почву»

[522].

Самым популярным героем арктических текстов этих лет был Амундсен, то и дело упоминаемый как героический предшественник советских покорителей Северного полюса [523]. То же в «Челюскиниане» Сельвинского [524]

или в поэме грузинского поэта Тициана Табидзе «Роальд Амундсен» (1936). В этом тексте геройство Амундсена потому должно было стать близким народу (особенно грузинскому), что покорение полюса уподобляется восхождению альпинистов на снежные вершины: «Если нас настигнет в горах снежная вьюга… […] каждый вспомнит Амундсена как друга…»

Благодаря этому сравнению, с одной стороны, еще раз актуализируется и эксплицируется мифическое понимание полюса как «вершины мира», с другой же, его покорение одновременно лишается своей уникальности — в известном смысле она становится относительной:

…возвышаясь над миром, / Молча, / Верю я, сохранит навек/ О человеке с коленом волчьим / Воспоминание — Казбек. / Амундсен, / Знаю, ничья другая / Участь твоей не равна. / Но хочу / Вспомнить двоих, / Пополам ломая / Грез моих ледяную свечу. / Если в горах одолеет вьюга, / Снегом осыплет, / Каждый из нас / Амундсена вспомнит, / Как друга, / Мерзлые слезы заколют глаз [525].

Самим героям все равно, какой регион они «покоряют», важно, что условия экстремальны: «Но Звереву было все равно — / Африка или Арктика. / Он шел во льды, как в Гороно. / Его посылала партия» [526].