Беглые заметки об одной праздной поездке

Мы бродили еще несколько часов, то берегом моря, то удаляясь от него, и умудрились, наконец, заблудиться, что представляет собой на Бермудах подвиг, требующий большого таланта. Я надел в этот день новые ботинки. Они были 7-го номера, когда я вышел из дома, а сейчас не больше 5-го и продолжали сжиматься. Я шел в этих ботинках еще два часа, прежде чем попал домой. Несомненно, каждый читатель посочувствует мне с первого слова. Есть много людей, никогда не знавших зубной боли, у многих никогда не болела голова. Я сам принадлежу к их числу. Но каждому случалось два-три часа ходить в тесных ботинках, и каждый знает, какая роскошь снять их в укромном уголке и смотреть, как ваши ноги пухнут и затмевают небеса. Когда я был неоперившимся робким юнцом, однажды вечером я пригласил простую наивную деревенскую девушку пойти со мной на комедию. Я знал ее всего один день; она казалась мне восхитительной; на мне были новые ботинки. В конце первого получаса она спросила: «Что это вы все время двигаете ногами?» — «Разве?» — сказал я, но стал следить за собой и сидел смирно. Еще через полчаса она сказала: «Почему вы на все отвечаете: „Да, да, конечно“, или: „О, разумеется, ха, ха, совершенно верно“. Часто получается невпопад». Я покраснел и объяснил это некоторой рассеянностью. Прошло еще полчаса, и она спросила:

«Скажите, почему вы так напряженно улыбаетесь, а вид у вас очень унылый?» Я ответил, что я всегда такой, когда о чем-нибудь думаю. Час спустя она повернулась, участливо посмотрела на меня и спросила: «Почему вы все время плачете?» Я сказал, что очень смешные комедии всегда вызывают у меня слезы. Наконец человеческая природа не выдержала, и я незаметно скинул ботинки. Это было ошибкой. Я не смог снова надеть их. Стоял дождливый вечер; омнибусы не шли в нашем направлении; и когда я шагал домой, сгорая от стыда, поддерживая одной рукой девушку и засунув под другую башмаки, меня можно было пожалеть, особенно в те мучительные моменты, когда я проходил под светом уличных фонарей. Наконец шедшее со мной дитя лесов спросило: «Где ваши ботинки?», и, будучи застигнут врасплох, я достойно завершил этот нелепый вечер глупым ответом: «В высшем обществе не принято носить обувь в театре».

Преподобный, который во время войны служил в армии капелланом, рассказал нам, пока мы искали дорогу в Гамильтон, историю о двух умирающих солдатах, и я слушал ее с интересом, несмотря на боль в ногах. Госпитали Потомака, сказал он, получали от властей грубые сосновые гробы, но поставки не всегда поспевали за требованиями. И если человек умирал, когда под рукой не было гроба, хоронили и без него. Случилось так, что поздно ночью в одной из палат умирали два солдата. И тут как раз входит в палату санитар с гробом на плече и останавливается в нерешительности, пытаясь сообразить, кому из двух бедняг гроб понадобится раньше. Оба просят его, каждый для себя, померкшими глазами, — языки у них уже не ворочались. Но вот один изловчился, высунул из-под одеяла изможденную руку и сделал пальцами едва заметный знак: «Будь другом, поставь под мою койку, пожалуйста». Санитар поставил гроб и ушел. Счастливчик с великим трудом стал поворачиваться на койке, обернулся к другому вояке, приподнялся на локте и, видно, что-то хотел изобразить на своем лице, а что непонятно. Долго тужился, старательно, нудно, все тужился, и тужился, и, глядишь, удалось — подмигнул, да так здорово получилось! И тут же повалился на подушку, обессиленный, но торжествующий. Скоро в палату зашел приятель второго, обиженного солдата, и тот устремил на него умоляющий, красноречивый взгляд, и приятель быстро понял, что ему надо, вытащил гроб и засунул под его койку. Солдат ему радостно закивал и опять стал делать какие-то знаки, и его друг снова его понял, подложил руку под плечо и слегка приподнял. Умирающий обернулся к первому солдату, уставился на него померкшими, но ликующими глазами и начал медленно, напряженно поднимать руку. Дотянулся было до лица, да рука ослабела и упала. Сделал новую попытку, и опять не вышло. Передохнул, собрал остатки сил и теперь уж кое-как дотянул руку до носа, растопырил с победным видом иссохшие пальцы и сразу же свалился и умер. Эта картина так и стоит перед моими глазами. Какая неповторимая ситуация!

Следующим утром, еще, казалось, очень рано, в моей комнате внезапно появился маленький белый мальчонка и выпалил одно единственное слово:

— Завтрак!