Беглый

Это был какой-то левый не узбекский и не русский выговор. Татарин? Грек? На груди у агрессивного старикана, прямо на майке не первой свежести болтался какой-то значок с веточками и ленточками. Не орден, а медалька подтверждающая факт, что он спас меня от фашизма.

Я сразу сдулся.

— Да ладно, отец, чего там? Я тут впервой крадусь — да и то вон по бетону, не трогал я твоего палисадника!

— Ай скатина, скатина!

Дед возопил, всплеснул руками и скрылся в комнате.

Я посмотрел еще немного и уже было двинулся в путь, как мой оппонент возник в окне с ночным горшком в руках. Он откинул руку назад и ловко выплеснул содержимое горшка явно целясь в меня. Как в замедленной съемке я увидел летящее в меня неприглядное содержимое. Бежать или даже отпрыгивать было слишком поздно. Все что я сделал это максимально изогнулся назад, одновременно удивляясь скрытым ресурсам собственной поясницы.

Большая часть дедовых выкроблений пролетела прямо перед моим носом. Несколько капель ударили серной кислотой по щекам и небольшая блямба упала на грудь, почти туда, где у агрессора болталась его медалька.

— Нууу, дед — протянул я с плохо скрываемым удивлением — Ну, дееед, добавил я уже сосредоточено оглядывая землю под ногами

— Палючай фашист гранату

Дед явно торжествовал сокрушительную победу.

В тактических целях я не ответил ему не слова. Я просто нашёл, наконец, хороший осколок оранжевого кирпича, и быстро, стараясь сохранить элемент неожиданности, как в хорошей тюремной заварухе, метнул мой снаряд в оконный проем рядом с его деформированной белесой башкой.

Кирпич, как аргумент в подобного рода дебатах никогда ещё не подводил. Правда, он основательно замедлил ход перед самым стеклом и уже почти был готов направиться вниз, к центру притяжения полетов, когда совсем слегка задел стекло. Этого оказалось достаточно. Окно разделилось на три больших треугольных лезвия, которые устремились вниз, как топор гильотины во время сервисных испытаний. Сполна упившийся местью, я брезгливо отёр лицо, отряхнул руки и быстро пошёл дальше. Мне совершенно противопоказано появляться на втором квартале. Абсолютно. Я несу сюда только разрушения и боль.

Что я выкину в следующий раз? Возьму в заложники киномеханика из «Чайки»? Подорву американское посольство?

* * *

В классе восьмом я вдруг заболел нелепой детской болезнью — свинкой. Можно было бы просто поржать над моим идиотским видом запасливого хомяка и радостной возможности прогулять пару дней в школе. Однако ж у свинки в недетском возрасте есть совершенно жуткая побочка — орхит. Орхит это когда совершенно бесцеремонные и подлые бактерии заводятся прямо в ваших яйцах. Вы себе даже представить не можете во сколько раз у ваших кокушек может увеличиться объем и до каких критических экстремальных температур они могут разогреться. Все что вам остаётся это лежать на спине раздвинув чресла и морщась глазеть в потолок. Ощущения при этом я описывать не стану из элементарной жалости к вам.

На второй день пожаловал доктор Криппенгут из районой поликлиники.

Он сказал обычное медицинское «Тэк-с» и долго с плохо скрываемой нежностью любовался моими яйцами. В конце концов он заключил:

— Мда-с. Замечательный образчик. Замечательный. Пейте анальгин, молодой человек. Да-с. И плавки — обтягивающие плавки носите. Не меньше месяца. А понравится — тэкс всю жизнь ходите в плавках. Теперь уже все равно. Все равно-с.

— В каком смысле — все равно, доктор? Я что умру теперь?

— Упаси боже! Не умрёте, конечно же не умрёте, мой друк! Но не без ложки дегтя. Сейчас, к сожалению, у вас скачковыми темпами отмирает большая часть той замечательной волшебной ткани внутри ваших яичек, которая должна будет сделать вас отцом. Да-с. Но, опять же не без огромного количества меда — все остальные мужественные черты вы не утратите, а вот необходимость предохраняться отпадёт напрочь, да-с.

— Что-что отпадёт напрочь? — ужаснулся я.

— Ничего. Ничего не отпадёт, мой друк, разве что необходимость платить кому-то алименты. Выздоравливайте-с. И анальгин. Плавочки в обтяжку и анальгетики-с.

Чёртов доктор оказался прав. Через два дня «плавочек» яйца вернулись к обычной рабочей температуре, а размерами уже совсем не напоминали причиндалы коня Амура Тимура. Но самое главное я оценил позже когда мне стало переть с возможностями привлечения в постель женских особей. С ними можно было вытворять любые трюки, но грандиозных последствий в виде беременности и прочих аномалий никогда не возникало.

Когда вам лет восемнадцать — девятнадцать потеря эфемерной возможности стать чьим-то отцом совершенно не портит вам жизнь. А позже меня посадили. Поверьте-с обрюхатить кого-либо в мужской колонии усиленного режима задача практически невыполнимая даже современными израильскими технологиями искусственного осеменения.